Сентябрь в тот раз был умопомрачительно хорош.
Зелёное медленно и как-то величаво утопало в жёлто-красном. Но даже не это было восхитительно. Необыкновеннее всего были «воздуся». Так, кажется, иконописцы в старину говорили о… пространстве, которое окружало, вмещало в себя святых и Господа на иконах.
И были те «воздуся» палевыми какими-то, словно простиранные прозрачные полотна, кем-то развешенные для просушки. Только висели они не параллельно друг другу, а по какой-то более сложной схеме, убегая в даль горизонта, отчего при каждом повороте головы казалось, что ты видишь новый пейзаж.
Вот так хорошо тогда было, а мама всё равно умерла.
Умерла она, правда, ещё в августе. Как раз тридцать первого, а первого сентября Миха в первый класс пойти был должен.
Хотя, - почему же «должен»? И пошёл. Папа его в школу тогда отвёл. Встал утром (хотя, скорее всего, он и не ложился), выгладил новую Михину форму, пожарил ему и себе яичницу, для Михи какао сварил, как мама, с двумя ложками сахару, а себе – кофе, Миху разбудил, проконтролировал, как тот умывается и чистит зубы.
Отзавтракали они, папа Миху взял за руку и в школу повёл. По дороге в киоск зашли, купили там три «винтовки» гладиолусов, которые по росту были почти такими же, как Миха, и – всё, как у людей, стало быть.
Только папа и раньше-то был неразговорчивым, а теперь прямо совсем почти замолчал.
Вечером, накануне похода в школу, подозвал Миху к себе, посадил на колено, обнял и говорит:
- Давай про маму думать…
Миха к папе прижался и стал думать, а сам слышал, как кровь по папе идёт и аж гудит прям. Тогда-то Миха и понял, что это и его тоже кровь, которая ему от папы маленько досталась и чуть-чуть от мамы.
Утром первого Миха уже в своей кровати проснулся. И стали они молчать дальше с папой вместе. Когда за цветами зашли, папа только спросил: «Какие?» Те, в которые Миха пальцем ткнул, и купили. И учительнице подарили. Она на маму совсем похожа не была, но всё равно, ничё так, нормальная.
С тех пор так и жили – разговаривая больше жестами и делами, чем словами.
Вечером, когда папа Миху из продлёнки забирал, спрашивал только:
- Как сёдня?
- Нормально так, - Миха ему отвечает.
Точнее, чаще всего отвечал. Когда говорил, что «не очень», папа до самого дома молчал, а там, после ужина, который папа ещё вчера приготовил, он у сына спрашивал:
- Как же так у нас с тобой получилось?
Миха только плечами пожимал и стыдился, не смотрел на папу, хоть тот его опять к себе прижимал, и кровь у него всё так же гудела.
А папа гладил его по голове и говорил:
- Не надо так больше, а то мама обидится…
Миха в ответ молчал, кивал головой и опять стыдился. Теперь уже перед мамой. А потом старался, чтобы больше так не было.
Иногда, поздно вечером, папа уходил, перед этим сказав Михе:
- Ты меня не жди. Ложись. Приду завтра.
Миха не спрашивал куда, только кивал в ответ. И папа уходил, закрыв дверь на ключ.
Когда Миха уже вырос… Ну прямо совсем вырос. Так, что можно было жениться прям самому, он и решил однажды жениться, а потому и привёл Вику в дом, чтоб с папой знакомить.
Когда познакомились, папа кивнул, одновременно отвечая на Викино «дрысьте» и указывая ей на табуретку (церемония происходила на кухне). Сел и Миха между Викой и папой. Посидели. Помолчали. Снова посидели. Опять помолчали. Потом папа разговорился:
- Картошку жарить умеешь? – спросил он у Вики.
- Ага,- она отвечает.
- На сале? – продолжил допрос с пристрастием папа.
Вика неуверенно так издала звук, кажется, - «угу». Папа всё понял и подытожил:
- Научу. А то мы с Михой на сале любим. Мама нас приучила. Так нажористей.
Когда вместе поужинали папиной картошкой, тот спросил:
- Посуду помоете?
И ушёл в комнату, когда Вика с Михой кивнули в ответ.
Помыли. Потом Миха папе в комнату крикнул:
- Я – Вику провожать.
Папа в прихожую вышел, пожал руку Вике и сказал совсем уж неожиданно:
- Приходи к нам ещё.
Когда вечером уже совсем Миха вернулся, он спросил у папы категорически:
- Как хоть? Нормально?..
Папа пожал плечом и ответил:
- На маму не похожа, но – нормально. Любить буду. Она же – твоя.
Всё. Поженились. На следующий день папа посадил их перед собою на кухне и сказал:
- Вот ключ. От дедовой коммуналки. Жить там будете, чтобы она (кивнул на Вику) носки-трусы за одним тобой только стирала. А ко мне – в гости. В выходной. Ну, или в праздник там. Или я – к вам.
Потом глянул на Вику и добавил:
- Можно?
Та в ускоренно темпе закивала, испуская вместо ответа воздух изо рта. Так примерно:
- Пфффааа!..
Всё. Так и поступили, как папа сказал.
Когда в положенный срок родился Мишаня, папа в роддом Вику забирать вместе с Михой поехал. Что «Мишаня» будет Мишаней, так Вика захотела, а не то что прям папа один.
В роддоме папа сам взял в руки голубой свёрток, сунув в руки медсестре, в качестве обмена, опять палки гладиолусов. Заглянул внутрь и разразился речью:
- Рук-ног по две? (на Вику глянул, та только кивнула в ответ)
- Тогда – нормально… - папа сказал.
И поехали домой. К папе. Потому что первое время Вике надо было с Мишаней помогать. Так папа сказал. И стал помогать…
Если Вика внука его купала, то папа рядом был и головку Мишане поддерживал, чтоб не захлебнулся. Смесь в бутылочке на водяной бане сам грел, Михе не доверяя. Тот сделает, конечно, но – «ненормально».
Когда Вике приходила пора кормить Мишаню грудью, папа целомудренно отводил глаза и говорил:
- Я, эт самое, на кухню, покурить…
И выходил, хотя с рождением внука курить бросил.
Когда Миха ушёл на войну и там его убили, папа сел рядом с молча рыдавшей Викой, прижал к себе внука и уже тот слушать стал, как папина, Михина и его кровь в жилах у папы гудит. А пока слушал, папа Вике сказал:
- Ничё. Нормально, дочк. Проживём. У нас мальчишка вон на руках…
Вика носом шмыгнула, к папе, теперь и её папе, прижалась и отвечает:
- Ага, Михал Михалыч. Жить надо…
|