Прикоснуться к прекрасному

Нужно зайти за хлебом, сыром и замороженной вишней для пирога. Особенно важно — замороженная вишня. Сегодня второе воскресенье месяца, а значит, Эрик будет готовить вечером свой фирменный бисквитный пирог. Всё должно следовать расписанию. Если что-то от него отклонится, Эрик опять станет нервничать и какое-то время будет похож на поломавшийся механизм.
Как неудачно, что её вызвали на работу с утра из-за возни с документами, в самый выходной, надо же было придумать! Ну ничего, сейчас она зайдёт в магазин, возьмёт в придачу несколько сырков его любимой марки, потом вернётся домой, обмоется (на улице так жарко!), переоденется, Эрик начнёт возиться с тестом; потом она придёт на кухню и включит какой-нибудь фильм, и он будет подглядывать ей через плечо, затем они переместятся в комнату и досмотрят кино, а после поднимутся наверх и займутся сексом — десять минут, двенадцать, максимум пятнадцать, если есть настроение подольше пообниматься; они всегда занимались этим дважды в месяц, во второе и четвёртое воскресенье.
Эрик как-то сказал Анне, если ты хочешь чаще, реже или вообще не хочешь, скажи, пожалуйста, заранее, лучше дней за десять, чтобы я мог внести изменения в расписание и привыкнуть к этой мысли, иначе мне долго будет дискомфортно, ну, ты знаешь... Она знала, он терпеть не мог, когда что-то идёт не по плану; если экскурсия, которую он вёл, сдвигалась на час, у него перехватывало горло и падало давление, а если очередную иллюстрацию для книги требовалось сдать раньше (он совмещал два вида деятельности), он впадал в длительный ступор, даже если иллюстрация была готова. Но Анна и не думала что-то менять, её устраивала иллюзия незыблемости, часть которой составлял монотонный акт с его забавной вознёй.
Ей нравилось думать, что и через двадцать лет, когда она будет почти стара (недавно ей исполнилось сорок один), а Эрик — уже не молод (признаться, его прибавление в возрасте печалило её в разы сильнее), его веки будут так же быстро-быстро трепетать подобно крыльям бабочки, когда он приближается к финалу, а она будет испытывать странную нежность (не более), наблюдая эту особенность...
Они спустились вниз, нацепив одни трусы и футболки, чтобы поесть пирога, как всегда после "акта любви"; Эрик поморщился, когда Анна произнесла это вслух, чтобы немножко позлить его; он никогда не считал это любовью.
Ещё давно Эрик сказал ей, что люди путают секс с любовью, с влюблённостью, с чем угодно ещё, сакрализуют, воспевают, и это, безусловно, их дело, только не надо навязывать.
"Я могу удовлетворить эту физиологическую потребность, — он так и сказал, — с тобой, потому что ты мне тактильно приятна. Я не люблю здороваться за руку, это странно, и обниматься. Хотя нет, с тобой люблю. Я не хочу, чтобы у тебя сложилось ложное представление о моих чувствах, Анна. Я не влюблён в тебя и не испытываю к тебе сильного влечения. Я люблю тебя, потому что ты эстетически совпадаешь с моими представлениями о приятной и даже красивой внешности. Я люблю тебя, потому что ты меня понимаешь. Наконец, я люблю тебя, потому что мы подходим друг другу, потому что с тобой я чувствую себя так же, как наедине с самим собой".
Анна вспомнила его слова, наблюдая, как он разрезает ещё пышущий жаром и очень симпатичный пирог.
— Тебе такой кусок или больше? — спросил Эрик.
— Такой же, как тебе, а то будешь переживать, что отрезал мне меньше, и они не равны друг другу.
— Сейчас сбегаю за линейкой, — Эрик хихикнул. — Держи.
Они сели за стол, она попробовала немного и потянулась, чтобы поцеловать Эрика.
— Кажется, второй раунд не был внесён в расписание, — пробормотал он с видом человека, столкнувшегося с непредвиденными обстоятельствами, но потом снова хихикнул и чмокнул её в ответ. — Вкусно?
— Очень. Как обычно.
Ему было тринадцать, когда они познакомились, ей двадцать шесть. Он был очень красивым и очень мрачным ребёнком, словно вышел из готической сказки. Она даже представила, что он живёт в огромном особняке с остроконечными башенками, и по ночам боится выходить из комнаты, потому что в коридорах кто-то стучит башмаками и тихонько подвывает.
— Я не знаю, что с ним делать, — сказал его отец. — Видите ли, моя первая жена, его мать, умерла пару лет назад. Она была, — он запнулся, — немного странная. Они с Эриком прекрасно ладили, а меня он всегда сторонился. Когда её не стало, оказалось, что я совершенно его не понимаю. Он был на домашнем обучении, жена настаивала, поэтому друзей у него нет. Он вообще не любит говорить с людьми, только со своими фарфоровыми фигурками беседует, они их вместе собирали. Каждое утро расставляет перед собой на столе и никому не разрешает их трогать. Однажды так посмотрел на меня, когда я задел одну из них, я думал, он на меня бросится. И мачеху, по-моему, он ненавидит... Да, я женился снова, вы же понимаете, я живой человек, — он как будто оправдывался. — И теперь Эрик пугает младшего. Подойдёт к кроватке и как уставится своим мрачным взглядом, пока тот не начнёт орать от ужаса. А Эрик улыбнётся, щёлкнет его по носу и уходит к себе, — он развёл руками.
— Здесь ему будет хорошо, — слащаво разулыбалась директор. — У нас замечательный психолог, — она кивнула в сторону Анны.
Анна молчала и смотрела на отца Эрика с неприязнью. Ребёнок травмирован смертью матери, с которой был близок; пережить такое в довольно раннем возрасте... А отец женится снова, заводит ещё одного ребёнка, вместо того, чтобы создать для Эрика обстановку, в которой он сможет исцелиться.
— Послушайте, Анна, отец платит нам достаточно, чтобы привести его в порядок, — говорила ей потом директор. — А вы Эрику потакаете. Все мальчики у нас аккуратно подстрижены, а у него волосы ниже плеч, и он выбивается из коллектива, на что это похоже!
— Во-первых, он всегда причёсан и забирает волосы в пучок, — возражала Анна. — Во-вторых, он страшно боится ножниц. Один раз, когда я заговорила об этом, его вырвало. Он в порядке, но у него есть особенности, которые не являются болезнью, и с ними придётся смириться, в том числе, отцу. (Про себя Анна подумала: если Эрик вообще захочет с ним общаться, когда вырастет.)
Он ненавидел стричься, ненавидел, когда во вторник происходило что-то, обычно случавшееся в четверг; он привёз с собой фигурки, каждое утро расставлял их, протирал по очереди мягкой тряпочкой и целовал в лоб маленькую пастушку, которая ему особенно нравилась. Он всегда держался в стороне и почти ни с кем не общался; обычно тихий и спокойный, один раз он неожиданно заехал обидчику кулаком в нос, когда тот стал дразнить его.
— Я считаю ниже своего достоинства драться, — сказал он Анне. — Мои руки созданы для другого. Но он мне надоел. Сегодня суббота, и в субботу меня обычно никто не трогает. Он нарушил мой покой.
Анна была единственной, с кем Эрик разговаривал — не односложно, не механическим тусклым голосом, а вполне естественно, хотя и очень тихо. Он показывал ей свои рисунки; обычно на них можно было увидеть персонажей его любимых сказок. Она никогда не говорила: "Ой, а что это у тебя?", "Это же пастушки, да?", как обычно говорят даже совсем большим детям, потому что он бы посмотрел на неё в ответ с видом: "Вы сами не видите? Зачем вы задаёте бессмысленные вопросы?"
— Я не люблю говорить с людьми, потому что не хочу тратить свои силы на то, чтобы выделить из словесного потока хоть что-то полезное, — как-то сообщил он Анне. — Я очень устаю от информационного шума, устаю, потому что обычно люди обсуждают то, что меня совершенно не интересует или раздражает.
Она не знала, что купить Эрику на день рождения, потому что обычно покупала здешним детям только сладости, но в итоге подарила ему дорогой набор акварельных красок и альбом фламандской живописи. Она зашла к нему в комнату; он стоял в пижаме у окна, волосы чуть вьются по плечам, голова наклонена, пальцы осторожно касаются фигурки. Картина "Маленький ангел недавно проснулся".
— Спасибо, — его голос звучал как-то особенно тихо. — Мама любила Брейгеля и Вермеера.
— Можно обнять тебя? — спросила Анна.
Он кивнул.
— С днём рождения, Эрик, — прошептала она.
В выпускном классе ему уже исполнилось восемнадцать. Когда он заходил к ней, она не работала с ним, как раньше; они просто разговаривали.
— У вас есть кто-нибудь? — спросил он однажды.
Она посмотрела на него немного удивлённо.
— Нет. А почему вы спрашиваете?
К людям от шестнадцати она всегда обращалась на "Вы".
— Просто, — он пожал плечами. — А секс у вас был?
— Не думаю, что это уместный вопрос.
— Вы стесняетесь? — он улыбнулся.
Она подумала, что, наверное, его улыбка выглядела точно так же, когда он доводил младшего до крика.
— Допустим, был. Один раз и давно.
— И как?
— Не знаю. Наверное, много шума из ничего.
— Хотите помочь мне расстаться с девственностью? — он продолжал улыбаться.
— Это шутка?
— Нисколько. Или я не кажусь вам привлекательным?
— Я не знаю, что такое сексуально привлекательный, — ответила она. — Но вы очень красивы. И приятны.
Он сидел напротив неё, очки в тонкой оправе, белая свободная рубашка, высокая шишечка, похожий на работника Небесной Канцелярии, который собрался составлять отчёт.
— Тогда почему нет? Мне казалось, мы подходим друг другу.
— Это не положено. И меня могут уволить.
— А мы никому не скажем. Сегодня воскресенье, почти все на прогулке. — Вот откуда они пошли, эти воскресенья. — Если вы действительно не хотите, я уйду. Извините, Анна.
Она поняла, что хочет; не на уровне влечения, она была возбуждена довольно слабо, но потому, что он был очень милый, приятный, хрупкий и красивый; потому, что она любила говорить с ним и рассматривать его рисунки, потому, что он был эстетически замечателен, как скульптурка, и ей хотелось почувствовать его тепло, его присутствие.
— Вам было приятно? — сказал он после.
— Вполне.
Он сел напротив и опять смотрел на неё, как ангел, сосредоточенно высчитывающий объём души какого-то грешника.
— Но вы не закончили.
— Я не ради этого хотела быть с вами.
— А ради чего?
— Чтобы прикоснуться к прекрасному.
Он снова улыбнулся, уже иначе, без лукавства.
Анна, конечно, хотела быть порядочной. Сначала уговаривала себя серьёзно поговорить с ним до выпуска, потом после, но в итоге малодушно решила, что эти отношения ему же во благо и расставаться с ним нельзя, он и так пережил страшную потерю. Она уволилась, сменила вид деятельности, стала заниматься переводами, а через полтора года после выпуска они расписались. Все, с кем она общалась, отнеслись к этому нормально, только сестра покрутила пальцем у виска и сказала: "Нашла себе сыночка с протекающей крышей", после чего Анна несколько лет с ней не разговаривала.
— Задумалась о чём-то? — Эрик поддел вилкой вишенку.
— Да... У меня же завтра выходной.
— А у меня, увы, нет. Экскурсия по расписанию.
— Значит, я пойду на твою экскурсию, а потом поедим и погуляем, если не будет такой жары. Или у тебя были другие планы?
— Как раз не было, и я мучился из-за того, что не мог их придумать... Хочешь ещё пирога?

(напечатано в журнале «Дегуста»)