Исторические курьёзы. Пушкин: «Так было мне, мои друзья, и кюхельбекерно, и тошно»

       Количество «мифов», легенд и просто забавных исторических анекдотов, окружавших А.С. Пушкина вполне достойно того, чтобы написать о них отдельную книгу (и вполне вероятно не одну).

Всю свою, увы, недолгую жизнь незабвенный «Алесан Сергеич» обладал не только исключительным литературным талантом, которому навсегда было уготовано остаться в истории мировой литературы, но и в реальной жизни «Пушкин — это наше всё» (по вполне справедливому замечанию другого знаменитого поэта) был необыкновенно остёр на язык, а подчас и откровенно несносен даже для своих ближайших и горячо любимых им друзей.

Неоспорим и тот факт, что «Наше всё» никогда не лез за словом в карман и всегда готов был дать не только словесный «отпор», но даже сатисфакцию на дуэли. Из-за чего, как известно, в 1837 году наша страна и лишилась своего величайшего поэта...

Впрочем, стоит ли сразу о грустном?

Одна из забавных историй, связанная с Пушкиным, также включила в себя и вторую, намного менее известную дуэль, непосредственным участником которой стал «Наше всё».

История та, случившаяся, судя по всему, в начале 1818 года за 200 лет обросла домыслами, дополнительными подробностями и прочими деталями, которые вряд когда-либо возможно будет точно подтвердить или опровергнуть. Потому, как обычно, оставим на усмотрение вдумчивого читателя — верить каким-либо деталям из случившегося, либо просто отмахнуться от них, как от досужих домыслов.

Опосредованным же участником, который по разным свидетельствам, чуть было не стал единственной жертвой той дуэли, был другой «великий русский» — Антон  Антонович Дельвиг, поэт, литературный редактор и будущий издатель. Также, как и Пушкин, воспитанник Царскосельского лицея и «по совместительтву» ближайший друг «Нашего всё», которого последний за мечтательность и плохую успеваемость в лицее шутя называл «сын лени вдохновенный».  

Непосредственным же противником Пушкина на дуэли стал ещё один из ближайших его друзей и также воспитанник Царскосельского лицея, Вильгельм Кюхельбекер. Русский поэт, общественный деятель и будущий декабрист.

По историческим свидетельствам Кюхельбекер вседа был достаточно слаб здоровьем. Был он очень худым и часто начинал задыхаться даже читая лекции. Но несмотря на определённую физическую немощь (напомним, что в обязательные дисциплины обучения молодых дворян в лицее входили гимнастические дисциплины, требовавшие серьёзных физических нагрузок, такие, как фехтование, танцы, плавание и верховая езда) был он исключительно любим и уважаем всеми остальными воспитанниками лицея.

Тем не менее, в стихах Кюхельбекера в молодости помимо мысли и чувства, было много приторности и пафосности (очевидно, в попытке подражать великим поэтам прошлого). Что касается Пушкина, то он был нетерпим к стихам, где было слишком много мечтательности и надуманных эмоций. И при всей своей дружбе и теплых чувствах к Кюхельбекеру нередко выводил его из себя достаточно едкими выпадами в отношении его стихов.

Как свидетельствуют некоторые исторические источники, знаменитый поэт Василий Жуковский, которому помимо его собственного творчества, все мы обязаны лучшим переводом на русский язык «Одиссеи» Гомера, был нередко осаждаем молодыми поэтами, которые читали ему свои стихи в надежде получить слова одобрения от признанного мэтра.

Однажды, как якобы рассказывал Владимир Иванович Даль, Жуковский был зван на великосветский ужин, но еще днём чем-то сильно расстроил себе желудок и остался дома, куда к нему в тот же вечер явился Вильгельм Кюхельбекер читать свои стихи.

Эти то два факта, очевидно, и родили знаменитую пушкинскую эпиграмму, которая едва не стала причиной гибели одного из друзей зимой 1818 года.

Едва ли не в тот же вечер и, как сказали бы в наше «вечно нелёгкое время» — буквально «на коленке» тогда ещё не такой великий, каким он стал впоследствии «Алексан Сергеич», написал едва ли не самую известную и цитируемую из своих эпиграмм:

За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно —
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно, и тошно.

Всё, что случилось после того, как текст эпиграммы был прочитан Кюхельбекером, окутано легендами, тайнами и «мифами». Но одно несомненно: обиженный до глубины души Кюхельбекер вызвал Пушкина на дуэль.

Якобы Пушкин не смог перевести всю историю в невинную шутку и дело дошло до реальной дуэли. По свидетельствам будущего знаменитого украинского писателя, историка и этнографа Николая Маркевича, на тот момент совсем ещё юного поэта, живущего с семьей в Петербурге и то ли лично присутствовавшего на дуэли (ибо был он лично знаком и с Пушкиным, и с Дельвигом, и с Кюхельбекером), то ли слышавшего обо всём «из первых рук», дуэлянты явились на Волково поле и затеяли стреляться в некоем недостроенном фамильном склепе.

Пушкин, по вполне понятным причинам, не хотел глупой дуэли с близким другом. Тем более, из-за совершенно невинной шутки. Но отказаться не позволяли ни «нормы приличий» того времени, ни дворянская честь.

Секундантом Кюхельбекера на дуэли был именно Антон Дельвиг, который стоял в нескольких шагах от «оскорблённой стороны». Кто был секундантом Пушкина, история либо умалчивает, либо (по разным версиям) «путается в показваниях».

После стандартной преддуэльной процедуры, все сошлись на том, что первым стрелять будет именно Кюхельбекер. За Пушкиным оставался второй, он же — ответный выстрел.

После того, как все формальности были соблюдены, Кюхельбекер поднял пистолет и начал прицеливаться. Пушкин в этот момент якобы закричал: «Дельвиг! Стань на моё место, здесь безопаснее».

Крик Пушкина, ещё раз косвенно оскорбивший Кюхельбекера, как неважного стрелка, взбесил последнего и того больше. Рука Кюхельбекера дрогнула, он развернулся в пол-оборота и случайно нажал на курок...

Пуля якобы пробила фуражку на голове Дельвига. Хотя, и не причинив последнему никакого физического увечья.

Ситуация явно вышла за рамки шутки, ибо мог пострадать совершенно непричастный к истории человек.

Но и здесь будущий великий поэт не смог удержаться и «изменить себе», оставаясь всё тем же острым на слово Пушкиным.

- Послушай, товарищ, - воскликнул «Наше Всё», обращаясь к Кюхельбекеру,— говорю без лести — ты стоишь дружбы, но без эпиграммы ты и пороху не стоишь!

После чего бросил свой заряженный пистолет в снег.

Якобы Кюхельбекер пытался заставить сделать Пушкина ответный выстрел, но последний напрочь отказался стрелять, ссылаясь на формальную причину, что в ствол пистолета попал снег и порох внутри уже отсырел...

Разумеется, друзья быстро помирились. Хотя выражение «и кюхельбекерно, и тошно», которое с лёгкой руки незабвенного «Алесан Сергеича» стало крылатым, великий поэт ещё не раз использовал, как устно, так и в своих письмах. Например, во время путешествия по Российской империи в январе 1823 года  в числе прочего Пушкин писал своему брату Льву из Кишинёва: «Благоразумный Левинька... Прощай, душа моя! Если увидимся, то-то зацалую, заговорю и зачитаю. Я ведь тебе писал, что Кюхельбекерно мне на чужой стороне. А где Кюхе?..»

Чтобы завершить очерк на высокой ноте и показать особенно впечатлительному читателю искреннее и трепетное отношение Пушкина к своему близкому другу и его стихам, достаточно привести стихотворение «Нашего Всё», написанное и посвящённое им именно Вильгельму Кюхельбекеру ещё в 1817 году.

В последний раз, в тиши уединенья,
;Моим стихам внимает наш Пенат!
;Лицейской жизни милый брат,
;Делю с тобой последние мгновенья!
Итак, они прошли — лета соединенья; —
Итак, разорван он — наш братский верный круг!
;Прости!... хранимый тайным небом,
;Не разлучайся, милый друг,
;С фортуной, дружеством и Фебом, —
Узнай любовь — неведомую мне —
;Любовь надежд, восторгов, упоенья:
;И дни твои полетом сновиденья
;Да пролетят в счастливой тишине!
Прости…. где б ни был я: в огне ли смертной битвы,
При мирных ли брегах родимого ручья,
;Святому братству верен я!
И пусть…. (услышит ли Судьба мои молитвы?)
Пусть будут счастливы все, все твои друзья!