"Анна Каренина" в прочтении Карена Шахназарова

 

Всякий раз, когда речь заходит об экранизациях классики,  берущийся за эту задачу режиссёр изначально, часто  даже до выхода фильма, обрекает себя на многочисленные возгласы неодобрения, которые порой в количественном отношении превышают положительные оценки.
Думаю, что это такое же общее место, как и то, что в этом случае зритель никогда не остаётся один на один с автором литературного произведения и его героями: между всегда встаёт фигура режиссёра. И уже о его произведении, о его прочтении канонического текста уместно вести речь.
Именно этим, на мой взгляд, и объясняются высказывания подобного типа:
- Ну, нет! Это, конечно, не Григорий Мелехов!!.
- Разве такою Толстой видел Анну?..
Чаще всего говорящим подобное даже в голову не приходит, что писатель-то здесь совершенно ни при чём. Это ему, читателю, такими увиделись герои и круг проблем, в которые они погружены. Хорошо, если, всё же, говорящий был хотя бы читателем. Часто изрекают подобное те, кто даже не удостоил своим вниманием литературный источник.
Очень не хотелось бы впадать в менторски дидактические напоминания, но феномен романа Толстого прежде всего и состоит в том, что каждое поколение читателей по-своему решало вопрос о том, кто больше виноват в гибели Анны.
И фильм господина Шахназарова (говорю именно о фильме, а не о сериале, ибо глубоко убеждён, что снято это именно как высокохудожественный фильм, а не поделка  для «массового потребления») – это ещё одна попытка человека, читателя разобраться в том, кто же, по его мнению, виноват. Разобраться и убедить в справедливости такого прочтения своих зрителей.
Думаю, что блистательному мастеру, каковым, безусловно, является Карен Георгиевич Шахназаров, это более чем удалось.
Чтобы не запутаться самому и не путать зрителя, режиссёр изъял из собственного исследования линию «Левин – Китти», которая, как известно, задумывалась Толстым своеобразной антитезой  линии «Вронский – Анна». Думается, что такое «препарирование» сложнейшего романа вполне уместно. А сценарный отсыл к повести В.Вересаева «На японской войне» ни в коем случае не воспринимается как некая вульгарная и неуместная вольность, а вполне понятен зрителю,  допускающему подобные параллели, которые могут возникнуть в сознании другого читателя романа Толстого.
Автору этой статьи так же понятна подобная аллюзия режиссёра, когда герой, спустя более чем 30 лет после описанных в романе событий, вполне мог бы так вот осмыслить когда-то пережитое. И метафора с девочкой-китаянкой, которую в финале спасает от гибели Вронский, весьма уместна и художественно прозрачна.
Более всего мне, как зрителю, импонирует позиция режиссёра, который самой стилистикой повествования  и не претендует на конечную истинность  своей точки зрения. Он, вослед за своим Вронским, продолжает сомневаться в одномерности того понимания когда-то произошедшего, к которому герой пришёл на исходе жизни.
Совершенно же блистательный ход с «системой двойников», когда повзрослевший сын Карениной Серёжа выглядит почти ровесником Вронского, перед которым тот даже не исповедуется, а  размышляет о пережитом и пережитых, придаёт киноповествованию дополнительную глубину, из недр которой всплывает окончательное понимание фразы, сказанной когда-то Толстым:" Безумие - это эгоизм, доведённый до своего предела".
В рамках этой статьи автор даже не смеет претендовать на киноведческий анализ фильма, а скорее делится своими зрительскими впечатлениями. Вот почему у тех, кто прочтёт эти строки, мнение может быть совершенно противоположным.
Но не отметить филигранную точность всего актёрского ансамбля этого произведения, думаю, будет, как минимум, просто глупо. Особенной удачей фильма мне представляются Каренин (Виталий Кищенко) и Сергей Алексеевич Каренин (Кирилл Гребенщиков). Хотя не сказать о высокой целомудренности Максима Матвеева и Елизаветы Боярской (Вронский и Каренина) в приватных сценах фильма было бы тоже несправедливо.
Не могут, думаю, оставить равнодушными зрителей и великолепно снятые сцены бала и театра. И ещё: изумительные интерьеры домов Карениных и Вронского, а так же – свет, который стал едва ли не важнейшим художественным приёмом, так щедро пользуемым режиссёром.
Подводя итог всему тому, о чём автор статьи позволил себе высказаться выше, думается, что резкое высказывание господина Садальского о фильме – это не более чем неуклюжая попытка напомнить зрителю о своём существовании, ибо  новыми киноработами актёр уже довольно долго не радует поклонников его творчества.