Русские жёны турецкоподданных

             

Что интернациональные браки – вещь крайне сложная, и штука удивительно тонкая, и что большей частью они очень непрочны, знают, пожалуй, все. Столько об этом написано и снято, столько «проМалахлено» и «наКорчевнено», что, казалось бы, говорить об этом просто пОшло. Я бы хотел ещё раз, но совсем по-другому, рассказать вам об этом…

                Лариса

А дело в том, что я – очкарик. Причём, со стажем. Сколько себя помню,- ношу очки. А потому, в какую бы страну ни приезжал, обязательно ищу магазины «Оптика» и там пристально рассматриваю оправы. Если уж очень нравится что-то, покупаю себе очередные очки. Турецкий Кемер не стал и в этот раз исключением: в первый же вечер по прилёте отправился по бульвару Ататюрка и почти сразу же нашёл то, что искал. Вечера в Турции душные и влажные, а потому туристы заходят иной раз в магазины и магазинчики даже не столько, чтобы купить или прицениться, а для того, чтобы хоть несколько минут побыть в кондиционированной прохладе. Вот и вильнул я почти сразу в магазинчик, на витрине которого были выставлены очки. Просто так стоять, конечно, непристойно. Потому и начал разглядывать оправы.
- Ну, что-нибудь понравилось?- прозвучал голос почти у самого уха.
Услышать русскую речь сегодня в Турции – дело привычное. Но этот вопрос был задан на чистейшем русском языке, в интонации которого угадывался даже московский говор. А потому тут же смотрю на продавца. Не жгучий, а скорее русый. Не темноглазый, а синеокий. Но всё равно – настоящий турок лет около сорока.
- Да, вот эту, позвольте, я рассмотрю вблизи,- говорю ему в ответ.
Витрина немедленно открывается, и через секунду оправа у меня в руках.
- Мне кажется,- рокочет хорошим мужским баритоном продавец,- что к вашему типу лица скорее подошла бы эта.
И протягивает мне другие очки. Я надеваю их, смотрю  в зеркало и, как все, глядя на себя при мертвенном свете флуоресцентных ламп, думаю: какой же я уже старый, толстый и некрасивый. А торговец продолжает вкрадчиво:
- Впрочем, если вы объясните мне, для какой цели приобретаете очки, я смогу предложить вам и другие варианты.
Его русский так хорош, что не задать следующего (банального) вопроса я просто не могу:
- Откуда же ваш замечательный русский язык? Учились в России?
- Нет. В вашей стране я был всего один раз, когда женился. Моя жена москвичка, как говорят – коренная, «столбовая». Говорю так потому, что знаю, что быть москвичом у вас на родине – это почти то же самое, что носить дворянский титул,- шутит он в ответ.
- Вот как? И давно вы женаты?- продолжаю расспрашивать я. – Хотя, извините, если считаете, что вопрос уже лишний, можете не отвечать.
- Нет, отчего же. Всё нормально. Женаты мы уже одиннадцать лет. Двое ребятишек: мальчику девять, а дочке два года. Они очень красивые дети, похожи на мою жену, а, значит, на всех русских,- он белозубо улыбается и после некоторой паузы  продолжает,- стало быть, и на вас тоже.
Мне нравится, как он галантно и даже изысканно шутит. И уже не прохлада  становится главным поводом к тому, чтобы я задержался в магазине.
А любезный хозяин продолжает:
- Если вы помедлите минут десять, то я смогу вас с женою познакомить. Она только что звонила и сказала, что зайдёт ко мне. Думаю, что она обрадуется соотечественнику, хотя русских в Турции сегодня много.
И я понимаю, что уже хочу хотя бы взглянуть на свою землячку, составившую счастье этому приятному человеку.
- С удовольствием останусь и дождусь её… А как вас зовут?
- Денис,- отвечает мне он.
- А по-турецки?- переспрашиваю я.
- Всё равно – Денис,- сказал он, и мы обменялись рукопожатиями.
И тогда я продолжаю, ведь в ожидании нужно о чём-то говорить:
- Скажите, Денис, я слышал, что русские женщины считаются прекрасными жёнами. Вы тоже так думаете?
- Мне трудно судить об этом, ведь я был женат только однажды (лёгкая улыбка в синих глазах), и – всё это время только на русской (снова сверкают его нарядные зубы).
Я понимаю, что вряд ли могу рассчитывать на откровенный ответ, но вопрос, всё же, задаю:
- Но вы хотя бы не разочарованы?
А мой собеседник вдруг становится совершенно серьёзен и отвечает:
- Сейчас? Нет. Ни в коем случае. Но первые два года мы постоянно ругались. С утра до вечера. И даже ночью. Соседи говорили, что иногда градус наших ссор превосходил все допустимые нормы настолько, что они готовы были вызвать полицию.
- А что же становилось причиной этих ссор? Бытовые мелочи или принципиальные разногласия?
- Сейчас даже не помню, если говорить честно. Но вот что бесило меня в этих спорах, помню отчётливо…
… Вы когда-нибудь видели, как полыхает снег? Настоящий, искрящийся, русский, предновогодний?
Бело-голубое вдруг становится синим, тёмно-синим и даже моментами чёрным. Но снег при этом не тает, а остаётся всё таким же холодно слепящим…
Вот так вдруг полыхнули глаза у моего турка, лишь от воспоминания:
- Я почти терял сознание, знаете, от чего? От того, что она не замолкала первой. От того, что просто убеждена была в том, что последним в любом споре должно быть её слово.
- И что тогда происходило? Вы хоть однажды поднимали на неё руку?
- Нет, что вы! Я – сильный человек. Женщин бьют только слабые сердцем. К тому же я совершенно отчётливо понимал, что если вдруг это случится, то она непременно уйдёт от меня. И уедет в свою снежную Россию. Знаете, как Снежная Королева у Андерсена: завернётся во вьюжную шубу и растает где-нибудь там, за морем,- Денис махнул рукою в противоположную от моря сторону.
- И что? Со временем ссоры прекратились? Совсем? – спрашиваю я.
- Совсем. После того, как однажды, на самом пике одной из таких ссор, в ответ на какую-то мою «невероятно страшную угрозу», она в запале прокричала:
- Если даже ты меня сейчас изобьёшь и выгонишь, я всё равно не уйду от тебя… И буду жить у тебя на пороге,- ещё громче прокричала она, подошла ко мне близко- близко… и поцеловала. Прямо в губы. И глаза при этом были синие-синие, как ваш снег зимним вечером. Я тогда только понял, что дороже у меня…
- Валерий Николаевич? Учитель?- вдруг окликнул меня кто-то сзади по имени. Оборачиваюсь и вижу: моя Лариса Берестова, выпуск 1999 года. Замечательная такая девчонка. Умница с огромными ярко-синими глазами. Я столь многого ждал от неё, потому что она писала нежные такие сочинения в стихах и по «Грозе» и по «Анне Карениной» и по «Тихому Дону».
А Лариса распахивает руки, идёт ко мне навстречу и продолжает:
- А я часто вспоминала вас и так хотела, чтобы однажды вы приехали в Кемер!..
И я несказанно рад встрече. Прижимаю дорогую девочку свою к себе:
- Думал, что ты станешь отличным журналистом, в самом крайнем случае, но…
Она смотрит на меня снежными своими глазами и перебивает:
- А я стала отличной турецкой женою. И Денис стал почти русским. Если бы вы знали, как же я счастлива!..


                Вера

… А ещё я люблю Турцию за её великолепные хамамы. Те, кто вкусил это удовольствие, меня поймут. Турецкие бани, где тебя парят, потом моют, скребут, обмазывают всякой всячиной. Потом поят чаем и бросают в руки массажиста, который час или полтора бережно глумится над твоим телом, и после этого ты понимаешь, что жить, всё же стОит, что ты ещё не очень стар и что на турецких улицах вечерами не так уж и жарко.
В этот свой приезд в Кемер где-то, на самой окраине, почти у подножия гор, я набрёл на хамам, в котором вообще не было клиентов. Даже усомнился, работает ли он. Но немолодой уже турок на мой вопрос приветливо закивал головой и жестом предложил мне войти. Когда он рассказал мне, что сделает со мною за какие-то совершенно смехотворные деньги, я даже раздумывать не стал. А когда он узнал, что я ещё и русский, то ещё более приободрился и тут же с плохого английского перешёл на вполне понимаемый русский. И мы начали сотрудничать. Каждый вечер я приходил к Ахмеду, и он действовал совершенно профессионально, выламывая мне руки и ноги на массажном столе. Но главным в этих встречах были наши беседы. Обо всё. Мы были примерно ровесниками, а потому часто совпадали в своих суждениях о жизни. Он расспрашивал меня о России, о том, как живут у нас люди, как заботятся о стариках и детях. Я заметил, что турки очень чадолюбивы. На улице или где-нибудь на пляже часто можно видеть, что совершенно незнакомый человек целует чужого ребёнка или угощает его сладостями, и это – норма. Я говорил  ему про своих учеников, он угощал меня рассказами о своём многочисленном семействе: пятеро детей и уже четверо внуков – согласитесь, достойно уважения.
Вечером, накануне моего отлёта в Россию, он вдруг сам начал говорить о своей жене, о которой раньше упоминал только вскользь. Оказалось, что она русская, из Санкт-Петербурга. А познакомились они, когда она прилетела в Кемер на отдых, а Ахмед был водителем отельного автобуса. И однажды, возвращаясь с какой-то там экскурсии, он развёз всех туристов по отелям, а оставшейся русской девушке Вере предложил прокатиться по окрестностям города. Она охотно согласилась. Когда уже возвращались в темноте к отелю, колесо автобуса попало в выбоину на обочине дороги, и он сорвался с пятиметровой высоты. У Ахмеда не было ни царапины, а вот Вера была серьёзно травмирована. Больница. Экстренный перелёт в Россию. Ахмед отделался какими-то штрафами и лишением права на вождение транспорта. Но душа ныла, и сердце сжималось при одном лишь воспоминании о Вере. Старался не думать. Забыть. Окончил курсы массажистов. Стал работать в хамаме. Потом приобрёл собственный. А Вера не выходила из головы.
И не выдержал однажды. И полетел в Россию. И нашёл свою Веру в осеннем промозглом Петербурге. Женился на ней и увёз к тёплому морю.
- А вот и моя Вера-ханум,- широким жестом указал Ахмед на дверь в комнату, где мы пили чай.
В это время на пороге появилась не старая ещё женщина, прямо державшая спину в инвалидном кресле.