Тарелка с плюшками и белая скатерть на столе. На фарфоровом блюдце - чашка ароматного чая. От напитка поднимается пар, вкусный, пахнущий травами и липовым цветом. Вполголоса, тепло и задушевно вещает о чем-то радио. Рассказывает истории из чьей-нибудь чужой жизни или играет музыку. А на краю столешницы высится стопка старых книг и журналов, та самая, на которой когда-то любил сидеть Пит. Черный и гладкий, как миниатюрная пантера, он то дремал, жмуря зеленоватые, яркие глаза, то загадочным лунным взглядом смотрел в окно, на скачущих по яблоне птичек. Давно пора ее разобрать, эту стопку, выбросить ненужное, а остальное убрать в шкаф. Потому что думать про Пита и Лору – невыносимо.
А за окном полощется на осеннем ветру темный, сырой вечер. И желтые листья налипают на карниз и на оконное стекло, сплошным мокрым месивом забиваются в водосточные трубы. Поселок спит. Это где-нибудь в Париже или Берлине туристы веселятся до утра. А маленькая немецкая деревушка с заходом солнца погружается в летаргию. Завтра его обитателям на работу.
Фрау Кох любила чаевничать по вечерам, особенно в дождливую погоду, осенью или зимой, когда на дворе темень, а по обезлюдевшим улицам крадутся – тихие, как тени – лисы, куницы и полудикие кошки. Тогда ее дом с застекленной террасой превращался в оазис тепла и света. Уже несколько месяцев бедную фрау мучила жестокая бессоница, переходящая – когда все-таки удавалось смежить веки – в тягостные кошмары. Холодная постель пугала. А в кресле у накрытого стола – и дрема слаще, и сны мимолетнее. Горячим чаем грела она озябшее сердце.
А в чем еще искать утешения одинокой стареющей женщине, из тех, про кого говорят, что у нее ни ребенка, ни котенка? Хотя второе не совсем верно. Чуть меньше года назад бок о бок с ней жили два угольно черных комочка нежности, преданные, как собаки, и почти по-человечьи умные. Два ласковых и все понимающих дружка – Пит и Лора. И, как для матери выросшие чада навсегда остаются детьми, так и фрау Кох продолжала считать взрослых и уже немолодых кота и кошку – своими любимыми малышами. Они и мелкими были, игривыми, словно котята. Могли целыми днями гонять по дому мячик. Охотиться на жуков или бегать за танцующим на ветру опавшим листом. Уместиться в крохотную коробочку, высокий стакан или глубокую тарелку. Как вода, протечь под дверью. Разодрать обшивку дивана и устроить у него внутри гнездо. Вот такие, никогда не взрослеющие, озорные кошачьи ребята.
Впрочем, у нее и дети когда-то были. Только не долго и очень давно, пятнадцать лет назад. Мальчики-близнецы, Эрик и Оскар, гладкие, верткие и черноголовые. Не в мать уродились – высокую, пышную блондинку. Они умерли в три года – один за другим, от какого-то генетического дефекта. А для Мартины Кох словно все краски в мире потухли, и солнце больше не всходило. Только его бледная тень скользила по небу, от горизонта до горизонта, тусклая и бесцветная, как деревянная ладья. И при этом холодная, не способная растопить ледник материнской тоски. Напрасно твердила себе обезумевшая от горя фрау, что невинные души уходят на небеса. Что им хорошо в раю, может быть, гораздо лучше, чем нам на Земле. Она хотела иметь их рядом, в своем доме, слышать их смех и звонкие голоса, читать им на ночь сказки, баюкать их, задремавших у нее на коленях, тихой песней, собирать в школу. Видеть, как они растут, словно два юных деревца на берегу вечной реки. Со смутным чувством, что совершает святотатство, Мартина Кох молила Бога о чуде.
И Господь сжалился над несчастной женщиной. Нет, близнецы не воскресли. И других детей он ей, увы, не дал. Но выйдя однажды утром на крыльцо, она обнаружила на верхней ступеньке два крохотных новорожденных существа, переплетенных друг с другом канатиками пуповины и мокрых от ночного дождя. Она взяла их в ладонь, холодных и чуть живых, удивляясь их невероятной хрупкости, и унесла в тепло. Обогрела и выкормила... Фрау Кох возилась с молочными смесями, грелками и бутылочками – и снова чувствовала себя матерью. Это была горькая и одновременно сладкая иллюзия. Она будоражила, заставляя вскакивать посреди ночи и проверять, как там малыши. Приглушала боль. Наполняла жизнь смыслом. Мартина Кох и сама не заметила, как привязалась к ним – крепче, чем иные матери привязываются к родным детям. И правда, чем-то неуловимым Пит и Лора походили на ее погибших сыновей. Нет, в переселение душ фрау не верила. Но бывало, что встречаясь взглядом с котиком или кошечкой, она цепенела от внезапного ощущения, будто смотрит в глаза одному из близнецов.
Как щурился Пит на яркое солнце! Совсем как годовалый Оскар, стоя в кроватке, подставлял щеку золотым лучам. А как любила Лора спать в обнимку с игрушкой Эрика – синим вязаным мишкой с пуговкой вместо носа. Десять счастливых лет подарили своей хозяйке ее маленькие питомцы. А потом они пропали. Как предчувствовала фрау Кох, не хотела выпускать малышей в новогоднюю ночь. Животные боятся фейерверков, и одному Богу известно, куда они могут забиться с перепугу. Но они так просились – побегать по первому снежку – так скребли лапами в балконную дверь... Так жалобно мяукали, что мягкосердечная фрау не выдержала. Эта картина до сих пор стоит у нее перед глазами – две черные кошки выбегают в снежные сумерки. Назад Пит и Лора не вернулись.
Она их, конечно, искала. Сперва – с надеждой, со страхом, потом – с глухим отчаянием. Открылась старая рана, и словно вновь повторился кошмар десятилетней давности. Только на этот раз ее терзала еще и неизвестность – самый жестокий и коварный из демонов. Фрау Кох не знала, какая судьба постигла ее мохнатых детей. Может быть, их задавила машина или разорвали собаки. Или они угодили в руки к живодеру. Или медленно умирали, запертые на много дней в каком-нибудь сарае или гараже. А может, их кто-то украл и взял к себе. Фрау Кох так хотелось верить, что Пит и Лора живы и счастливы – пусть где-то далеко, за много километров от нее. Но не получалось, как ни убеждала она себя, как ни рисовала в уме благостные картины. Да и как поверить, если нет веры в душе?
Она искала их много месяцев подряд, иногда допоздна блуждая по улицам спящего поселка. Заглядывала через заборы, всматривалась до рези в глазах в светлые прямоугольники окон. И если мелькнула кошачья тень за занавеской – измученное сердце пропускало один или два удара. Однажды Мартине Кох почудилось, что она их нашла, своих любимых малышей, сидящих, как ни в чем ни бывало, на газоне в чужом палисаднике. Это случилось ранней весной, когда снег повсюду уже сошел и первая зелень в садах разворачивала робкие листочки и выпускала свежие побеги. Мартина забрела в тупиковый переулок, куда прежде почему-то не заходила. Там и стояло-то всего шесть домов.
Блестел газон в капельках ночной росы. А посреди него застыли два крошечных черных силуэта, знакомые и родные до боли. От нахлынувшей радости фрау Кох зажмурилась. А когда вновь открыла глаза – кошки сидели в тех же позах, не шевелясь. Стоило чуть пройти вперед, изменив угол зрения, и видно становилось, что они плоские. Не живые, а вырезанные из жести, крашеные садовые фигурки.
Может показаться странным, но фрау Кох еще не раз и не два возвращалась в тот переулок – ради этих чудесных секунд мгновенного узнавания, которые так и не померкли, а горели в сердце путеводной звездой. И каждый раз, охваченная жестоким разочарованием, она не могла сдержать слез. А потом, едва волоча ноги, шла обратно и, укрывшись в своей уютной кухне, заваривала чай.
Так минула весна, а за ней и лето. Наступила осень, промозглая и ветреная, как всегда в этих краях. Плакали деревья золотыми слезами. В чахоточном кашле заходилось небо, отхаркивая на землю даже не капли воды, а мокрые ошметки облаков. Дождь и сырость гнали редких прохожих домой. Но не зря, наверное, говорят, что твой дом там, где твоя кошка. У Мартины кошек больше не было. А ее пустой дом по-настоящему становился домом только тогда, когда, вернувшись с работы, она ставила на стол выпечку и с чашкой в руках опускалась в кресло. И включала радио.
Она никогда не смотрела телевизор. Картинки из чужой счастливой жизни причиняли боль. А радио просто говорило, и чаще всего Мартина не вслушивалась в его болтовню. Но сейчас что-то привлекло ее внимание. Она пропустила начало и поэтому даже не поняла, что передавали – какое-то интервью или радиоспектакль, сказку или отрывок из фантастического романа. Но речь шла о попавшем в беду ребенке – а про ребенка она не могла не слушать.
- Когда убийцы пришли в дом, - таинственно вещал женский голос, - мальчик сумел выскользнуть во двор и превратился в садового гнома.
- Вы хотели сказать – притворился садовым гномом? – с легким оттенком изумления поинтересовался мужчина, ее невидимый собеседник.
- Нет, он стал им. По-настоящему. Большим – в рост ребенка, и одетым, как он, только из раскрашенного гипса.
- Хм... – недоуменно хмыкнул мужчина, видимо, не найдя, что сказать.
- Вы спрашиваете, как такое возможно?
- Ну да. Как такое возможно?
- Понимаете, наши тела – это свет. Как и все, что нас окружает. Весь мир – это свет. Проходить сквозь стекло, как солнечные лучи, принимать любую форму, парить в воздухе – мы могли бы все это с легкостью. Но мы видим себя плотными и не сознаем, кто мы есть. Не сознаем свою силу. Это все равно, что иметь крылья, но не осмелиться летать. Если бы люди знали, - с воодушевлением говорила женщина, - как пластична на самом деле вселенная, они могли бы превратить всю Землю в цветущий рай. В сокровище невероятной красоты! И не упорным трудом – а одним щелчком пальцев! Вы понимаете меня, да?
- Интересная мысль, - осторожно сказал мужчина.
- Ну вот, бывает, что от сильного испуга у кого-то могут проснуться скрытые способности. Этот кто-то как бы забывает о своей природе. Перестает ощущать себя плотным, ограниченным телом... Особенно часто это случается с детьми или животными. И тогда он может стать чем угодно, камнем, птицей, деревом, радугой, паром над водой...
«Так просто, да? – с горечью подумала Мартина. – И чем мне поможет эта расчудесная теория? Или чем помогла бы, знай я о ней раньше? Исцелила бы она больные тела моих детей? Смогла бы я пробиться сквозь километры чужого света и найти моих любимых Лору и Пита? Оживить, если они мертвы? Привести домой, если заплутали?»
- И что же в конце концов случилось с мальчиком? Его кто-то расколдовал... если уместно такое слово? – продолжал расспрашивать незадачливый журналист. – Или он сам... э... превратился обратно, когда миновала опасность?
- После того, как город освободили, мальчика нашла мать. Она его сразу узнала, заплакала, стала звать по имени... И хотя никто ей не верил...
- Материнское сердце почуяло?
- Да-да. И ребенок ожил.
- Так что получается? Материнский поцелуй... вернее, материнская слеза...
Но Мартина больше не слушала. Потрясенная, она вскочила с места и, не обращая внимания на докучливые радиоголоса, бросилась вон из дома. У нее в голове словно включился свет, и отдельные частички паззла сложились в единую картину.
Пит! Лора! Ведь она их узнала! Не глазами, не умом, а сердцем, которое видит и знает все. Так зачем она усомнилась?
Зачем молить Всевышнего о чуде, спрашивала себя фрау Кох, когда
