Альма

Лежалый снег, пористый, серый, колко рассыпающийся под лапами, забивался между пальцев, неприятно холодил кожу и кололся. Лужи Альма оббегала: мокрые лапы мёрзли и долго ныли, хотя она и под живот их прятала и облизывала горячим языком, помогало мало. Альма жила под крыльцом путейской сторожки на переезде заброшенной развалившейся дороги, по которой не ездил никто очень давно. Под сторожку вёл лаз. Раньше, когда становилось холодно, Альма заползала вглубь и спала возле тёплой печной подушки, вокруг кирпичной кладки и земля была тёплой, мягкой и сухой. В самые морозы Альма заходила в сторожку и спала подальше от печки, всё равно ей, с её-то шкурой, было жарковато.
Нынче в середине зимы хозяина Альмы, путейского обходчика Петровича увезли незнакомые люди на большой белой машине. Сначала Петровича несли по лесной тропинке до дороги, закрытого до подбородка одеялом, потом загрузили в машину. И машина, громко визжа и мигая синим глазом, умчалась прочь.
Альма долго ждала у дороги, потом вернулась к сторожке. Было холодно, печка не грелась, и Альма залезла в самый дальний угол. Последующие дни Альма жила, как во сне. С утра она уходила к дороге и весь день ждала хозяина. Вечером возвращалась и всю ночь не могла согреться. Очень хотелось есть.
В одну из вьюжных ночей Альма вырыла себе в дальнем углу яму, в надежде, что в земле будет теплее, и невольно разрыла мышиные гнёзда. Голод не тётка, и мыши показались Альме самым вкусным кормом на земле. Сытая собака уснула, а утром холод с удвоенной силой пробрался под шкуру и заставил Альму вылезти. Трясущаяся собака поцарапалась в дверь, вдруг она проспала, и хозяин уже вернулся. Дверь приоткрылась, изнутри дохнуло холодом. Поддев носом одеяло, прибитое к косяку и спасавшее нутро сторожки от сквозняка, Альма просунула морду и огляделась. Холод. Пустота. На окнах цвели герани, как живые, но Альма чуяла, как от них веет смертью.
В углу, у стола, стоял мешок с сухарями и ещё один с вкусными хрустящими шариками. Петрович насыпал в Альмину миску и того и другого, было вкусно и сытно.
Альма повалила мешок на пол и впилась зубами в угол. Шарики посыпались через прореху, и она их жадно слизала с пола.
Посреди сторожки на полу валялся тулуп Петровича, и Альма улеглась на него, хотя бы так она была рядом с хозяином. Хотелось пить. Альма, быстро выскочив наружу и нахватавшись пастью снега, вернулась обратно.
Холод. Ноют лапы. Из неплотно закрытой двери даже сквозь одеяло сильно дует. Альма, ухватив тулуп зубами, затащила его под железную кровать Петровича и залезла по тулуп. Стало теплее.
Время шло. Кончились вкусные шарики, сухарей осталось совсем мало. Начал таять снег Альма всё также почти целыми днями сидела у дороги и ждала, лишь под вечер возвращаясь в сторожку. По лужам ходить было неприятно. Простуженные лапы мёрзли и болели. Собака старалась передвигаться по снегу.
Однажды около неё остановилась машина. Альма бросилась к машине, вдруг это хозяин. Из машины вышли мужчина и женщина. Альма развернулась и медленно вернулась на свой бессмысленный дневной пост на кочке у дороги. Кочка была удобной, давно оттаяла и под весенним солнцем высохла. Днём кочку, а с ней и Альму, грело солнышко.
Мужчина с женщиной подходили, разговаривая между собой.
– Ты знаешь, раза три уже по этой дороге еду, и всё собака здесь сидит.
– Может ждёт кого-то. Может выкинули. Худющая. Давай покормим. У тебя есть чего-нибудь?
– Вроде сосиски остались и батон. Сейчас принесу.
Мужчина вернулся к машине, а женщина подошла к Альме.
– Чья же ты, такая красавица? – Женщина протянула руку, собака отшатнулась. – Ладно, ладно, не буду тебя трогать.
Подошёл мужчина и протянул женщине пакет.
– На, кушай! – Женщина почистила несколько сосисок и протянула Альме. Потом разломила батон на несколько кусков и положила рядом с кочкой.
У Альмы потекли слюни от вкусного сосисочного духа. Петрович не разрешал Альме брать пищу у чужих. Но ведь Петровича нет! Давно нет! А сосиски есть! И так обалденно пахнут! Альма ухватила сосиску зубами и проглотила, затем взялась за следующую, но сосиски быстро закончились, и собака принялась за батон. Машина, привёзшая вкусную еду, тем временем уехала.
Напившись после обеда из лужи, Альма положила голову на лапы и прикрыла глаза. Давно она так сытно не ела, и мартовское солнце разморило собаку, сытая Альма до вечера проспала на своей охранной кочке у дороги.
Проснувшись, она вскочила, а вдруг хозяин уже вернулся? Она проспала! Альма со всех лап бросилась к сторожке прямо по лужам. Но её, как всегда, встретила пустота и смерть, в виде висящих из горшков с геранями веток в страшных чёрных лохмотьях. В один из дней герани вдруг разом почернели и повисли.
Забравшись под тулуп, Альма долго вылизывала мокрые ноги, прятала их по живот, но они ныли, ныли, ныли. Кое-как она заснула.
Альме снилось, что она вместе с Петровичем идёт по шпалам. Лето. Солнце. Поют птицы. А Петрович насвистывает, но вдруг поворачивается к ней и говорит:
– Эх, Альма, ну как же так? Не уберёг я тебя, Альма! Как же я без тебя жить-то буду? Вовек себе не прощу!
А Альма к нему подбегает, лапы серые на грудь ставит и начинает щёки Петровича облизывать, сказать, как будто, хочет:
– Ты что, хозяин! Вот же я! Вот!
Альма проснулась рано. Раньше, чем обычно. Лапы к утру успокоились. Полакав по пути из лужи талой воды, собака потрусила к дороге по не дотаянному снегу.
На любимой кочке ещё пахло вчерашними сосисками, и у Альмы заурчал голодный желудок. Надо было погрызть утром сухарей, но она торопилась. Ничего, до вечера дотерпит.
К обеду собачий желудок гневно бурчал и требовал хотя бы маленького сухарика, и Альма решила сбегать до сторожки, ухватить сухарик и быстро вернуться на свой пост. Она уже слезла с кочки и встряхнулась, когда подъехала знакомая машина. Альма навострила уши. Мужчина сегодня был один. Перед кочкой он поставил чеплашку с вкусно пахнущим супом. Когда-то Альма часто отказывалась от супа и каши, сейчас же она сунула в него морду и громко зачавкала, быстро глотая ещё тёплое мясное варево.
Забрав чисто вылизанную посудину, мужчина медленно протянул руку и слегка погладил Альму по голове.
– Эх, псина, долго тебе хозяина ждать придётся. Может только к осени оклемается, а может и вообще нет. Инсульт у него. Тяжёлый он. Очень тяжёлый.
Альма навострила уши, пригнула на бок голову.
– Понимаешь значит. Как же ты почти три месяца-то одна жила?
Альма внимательно смотрела на мужчину, силясь понять о чём он говорит. Петровича она понимала. Может не слова понимала, а как-то по-своему, по-другому, по-собачьи, но понимала. Мужчина погладил Альму ещё раз.
– Понимаешь, собака, Петровича долго не будет, он болеет. Пошли со мной. Петрович выздоровеет и придёт за тобой. Пойдём! Я к тебе часто не смогу ездить. Пойдём! Может к твоему Петровичу съездим. Он в районе лежит. Пойдём!
У Альмы в мозгу что-то прыгало, скакало, вертелось, толкалось. Она не поняла мужчину, но чувствовала, что он знает, где её хозяин, знает хозяина, и ему можно доверять. И Альма медленно поднялась со своей обжитой кочки и поплелась за ним. Он открыл дверь.
– Давай, располагайся!
Альма осторожно залезла в машину.
Ехали долго. Собака поглядывала в окошко и решала, не зря ли она уехала. Машина въехала в железные ворота и остановилась. Мужчина открыл дверь.
– Пойдём. Лара будет рада, что ты согласилась у нас пожить. Пошли, собака.
Альма, выпрыгнув из машины, медленно пошла за мужчиной.
– Ларочка! У нас гости. Встречай!
Из глубины дома раздался знакомый женский голос:
– Стёпа, почему не предупредил? Сейчас я быстро переоденусь.
– Не переодевайся! – Засмеялся мужчина. – Этой гостье и твой халат понравится.
– Да кто у тебя там? – Женщина выглянула из-за двери и, увидев, Альму, выскочила. – Ты её привёз! Красавица! – Она присела возле Альмы и легонько почесала за ухом.
– Ты узнал, как её зовут?
– Никто не помнит. Представляешь, эти гады хотели застрелить собаку, но не нашли, подумали, что убежала или сдохла, и больше не приезжали.
– Эх, и у хозяина не спросить. Пусть будет Красавицей!
Дни летели за днями. Альма отъелась. Серая шкура залоснилась. В один из дней в дом приехал незнакомый мужчина, от него пахло неприятно, почти так же, как от тех людей, что забрали Петровича, и Альма, спрятавшись за диван, настороженно за ним наблюдала. Но мужчина подошёл к ней и протянул руку.
– Красавица, дай лапку!
Альма попыталась втиснуться в щель между стеной и диваном, получилось плохо, поместился только хвост.
– Красавица, не бойся! Доктор добрый, он только лапки посмотрит, ложись.
Альма улеглась на пол и уткнула морду в Ларины руки. Доктор ощупывал лапы, тихонько постукивал и поглаживал. Иногда Альме было больно, и она чуть слышно поскуливала. Потом собаку оставили в покое, а доктор что-то долго говорил Ларе. Проводив врача, Лара присела рядом с Альмой.
– Эх, собака! Лечиться будем. Это как же ты терпишь. Говорят лапы у тебя совсем больные.
Однажды Стёпа приехал посреди дня и крикнул:
– Красавица! Поедешь к Петровичу?
Альма подбежала, навострила уши и замела хвостом.
–Ну, поехали! Только веди себя тихо, чтобы не заметили, иначе не пустят.
Стёпа с Альмой медленно шли по коридору, вдруг Альма почуяла слабый, но такой знакомый запах. Этот запах был перемешан с другими, чужими и неприятными, но это точно был запах, который она бы выбрала из миллионов похожих – запах хозяина.
Петрович лежал на железной кровати. Укрытый до подбородка байковым одеялом. С краю кровати из-под одеяла свешивалась кисть руки. Альма ткнулась носом в руку Петровича, но рука была, как будто мёртвая, недвижимая и неживая. Альма встала лапами на край кровати и наклонилась над лицом Петровича, лизнула в щёку, ткнулась носом в ухо. Но Петрович ничего не чувствовал, он спал…
В палату вошла тётка в белом халате и раскричалась.
– Вы как сюда зашли? Почему собака тут? А ну выметайтесь!
Альма спряталась под кровать
– Не кричите. – Попросил Стёпа. – Это его собака.
– Ему не до собаки. – Как-то сразу притихла тётка. – Плохой он совсем. Доктор говорит, наверно, скоро уже…
– Почему?
– Бывает. Ну ладно, хоть псина попрощалась, больше и нет у него никого. Как зовут-то её.
– Никто не помнит. Хотел у хозяина спросить, тоже не вышло. Пойдём, Красавица.
Альма вылезла из-под кровати, ещё раз ткнулась Петровичу в ухо и потрусила за Стёпой.
Дни бежали за днями. Лапы Альмы болели всё меньше и меньше, а потом вообще перестали болеть. Распухшие когда-то суставы выправились, и она могла бегать долго и быстро.
Деревья медленно сбрасывали пожелтелую листву. Альма, уткнувшись носом в