Монолог решившегося на всё

             

«Спасибо татаро-монголам, что научили нас терпению. Ведь трудно, наверное, триста лет изнывать под игом, терпеть постоянные грабежи и насилие и при этом ещё и дань платить. И знать, что одолел бы каждого из них одной левой, если бы они не наваливались всегда всей кучей. А эти так и делают. Вот сейчас выйду из школы, сверну за угол, а они там стоят. Все. Вместе. И курят тоже все.  Этот, толстый, кучерявый Петька у них за главного. Глазками своими маленькими свинячьими меня раньше всех увидит и остальным покажет с гаденькой такой улыбочкой: «Вона, идёт наш лох-кормилец…».  Сенька, лысый очкарик, хихикнет злобно и отойдёт немножко в сторону, чтобы, если драка вдруг, ему случайная плюха не прилетела. Арсен, как всегда, разведёт руками и скажет: «А что? Наша сила – значит, наше право!..» Но сам бить не будет – Димку подпустит. А тому всё равно кого и всё равно за что, лишь бы «кровь пустить», доказать и самому себе тоже, что крут он, жесток и опасен. Хотя перед учителями всегда лебезит и заискивает, потому что хочет учиться в Лондоне. А отец ему сказал, что отправит туда только в том случае, если у него в году ни одной тройки не будет. А тот Лондон и учёба та английская нужны ему, как селёдке патефон. Просто вдали от дома  он рассчитывает развернуться во всю ширь натуры своей бандитской - "це ж Эвропа"!!! Самый же отвратительный у них – Турча (даже не знаю, как его зовут). Этот каждое воскресенье у нас под окнами с маменькой своей в церковь проходит. И маменьку  всё под локоток при этом поддерживает. Заботливый такой… Только он и начал первым ко мне приставать и деньги требовать. Они когда меня впервые на землю повалили и ногами пинать стали, то Турча всё приговаривал: «Бей его, пацаны! Не человек это, а дерьмо последнее! Он на музыку с папочкой с нотами ходит. А на папочке Чайковский нарисован. А Чайковский был голубой. Значит, этот такой же!»
Петька от них долго в сторонке стоял, всё присматривался. У его отца свой бизнес, и он запрещает сыну дружить со всякой голытьбой. Но душа у Петьки этого грязная, поганая такая душонка: его прямо как кошку пакостную просто тянет туда, где что-то мутное и нечестное делается. Он словно судьбу испытывает. Напакостит, нашкодит, а потом своим же соучастникам и объясняет, что всё они честно сделали и право на это имели.
Как-то во дворе у нас затеяли свару, так он видит, что не справляются, сбегал в соседний двор к знакомым старшим парням, позвал их – и победа была одержана. А он потом ходил между победителями и тут же валявшимися жертвами той «победы» и подговаривал отиравших кровь с разбитых лиц «праведников» облить побеждённых бензином и поджечь, чтоб другим неповадно было. От него, от подлости его мерзкой, двое ребят из класса, в котором и он учился, перевелись в соседнюю школу: не захотели и дальше жить рядом с таким… с таким… проходимцем. А он тихо-тихо, да и стал главарём у всей этой гоп-компании. Они все, компания эта самая, тоже его не любят. Но он всегда как-то вот угадывает их настроение и дело какое-нибудь для них придумывает. Так вот и получается, что он – впереди, а они за ним плетутся. А глаза у всех такие, что могли бы и зарезать, наверное. Но больше всех Петьку того Сенька ненавидит. Он почему-то решил, что самый умный среди них и что главарь банды из него отличный получится. Но ни с кем в открытую враждовать даже не пытается. А когда кто-нибудь из них чуть прибавит силы в голосе, обращаясь к нему, он меленько так хихикнет и скажет: «Ладно, пацаны, посидите тут, а я сбегаю, курить у кого-нибудь стрельну. Для всех, конечно…».  Я видел, как он у мужиков подвыпивших во дворе сигареты клянчил. Просил и одновременно историю какую-то невероятную сочинял, что у него отец-инвалид, что послал его в магазин за сигаретами, а нехорошие ребята на углу у магазина деньги у него отняли и два раза ударили: «… от сюда ота.. и под дых…». "Онаношто", - отвечали сердобольные дядьки и Сеньке едва начатую пачку целиком отдавали. А он бежал к своим, растягивал свой лягушачий рот в отвратительной улыбке и про них же шептал: «Козлы позорные, лохи и…» И ещё какую-то гадость, которые придумывать он мастер.
Я, вот честно, не боюсь их, а презираю. Потому и хожу всё время из школы, сворачивая за угол, а не по главной аллее, где они приставать боятся. Только отвратительно постыдно валяться на земле, отбиваясь от всех от них сразу. Обидно чувствовать собственное бессилие. Но я буду ходить мимо них. Буду! Потому что это и моя земля тоже. А они, к сожалению, часть моего народа. И деть их я никуда не могу. И даже бога просить о том, чтобы они куда-нибудь сгинули, тоже не могу. Вот сейчас подойду и первым ударю. Сразу… Только кого: Петьку? Арсена? Сеньку? Турчу? Или, всё же, Димку?..»