Рожала она – как кошка: каждый год по ребёнку. А всё потому, что добрая была: никому отказать не смела. А они, мужики эти, пользовались и исчезали, даже не дождавшись рождения своего чада. Да и на кой оно, чадо то есть, им нужно было! И женщина такая – зачем?.. Бестолковая, широкотелая, с толстыми ногами и бёдрами. Она даже пирожки испечь не могла. Всё какие-то они у неё получались в полсковороды, с плохо промешанной картошкой. Пирожками этими, в основном, и кормила детей своих. Седьмого уж так поднимала. Точнее – седьмую. Потому что все семеро были у неё девки. Но зато – всех мастей! Ленка с Настей – белёсые такие, что даже брови и ресницы как у молочных поросят. Людка такая рыжая, что аж в красноту. И как дроздовое яйцо конопатая. У неё и отец таким был, за красный волос и пустила его тогда на постой. Олька с Галькой – русые, с косами в пол. Женька чернявая, как цыганочка. Да почему – «как»? Отец у неё и был цыганом, горячим и жгучеглазым. А Томочку она от турка прижила, когда турецкие рабочие недалеко тут мост строили. И была Томочка как восточная княжна. С длинными глазами, чуть приподнятыми к вискам, ярко сиявшими глянцевыми белками. Чёрная синева её волос струилась по плечам, как редкий шёлк, и скручивалась тугими кольцами.
Что такое «воспитывать» Алёна не знала. Не знала даже, наверное, и слова-то такого. Она просто жила рядом со своими детьми и всё накормить и порадовать их старалась. Потому и вставала каждый день в 4 утра, чтобы до работы ещё успеть всё по дому переделать и дочкам пирогов на день напечь. Пекла и в таз эмалированный складывала. Пекла и складывала. К вечеру таз был пуст.
Правду сказать, и девки рано помогать ей начали. Когда младшая, Томочка, в школу пошла, то Алёна совсем уж распрямилась: вся работа по дому была на дочерях. Как девки учились, про то мать не ведала, потому что всей учёбой руководила Галька, старшая. Она сестёр и в школу водила, и уроки потом с ними делала, и объясняла, и била, если в том нужда была. И почитали они её как родную мать. И даже ещё больше. За честь у них считалось перед сном к Гальке прийти, полежать с ней и посекретничать. Мать беспокоить нельзя было, потому что она на работе устаёт и ей отдыхать дома нужно. Мать вроде иконы в доме была. Все дочери обращались к ней на «Вы», и слово её было, как приговор суда: не обсуждать, а просто выполнять нужно было. Гальке спасибо, она так поставила. Надо сказать, что и сама она матери во всём была покорна. И когда с нею разговаривала, то куда и девались только её властный командирский тон и жёсткий взгляд. Перед Алёной всегда стояла тихая и покорная дочь. И если мать говорила, что надо бы девчонкам к новому году костюмы на ёлку в школу пошить, то Галька неделю ночами те костюмы исполняла. И такого напридумывала, что в школе только охали и ахали и Алёнину семью нахваливали.
А в день рождения материн девки ей целую концертную программу приготовили. Выволокли во двор стулья, а для матери кресло из одного из них сделали: подушками обвязали и золотой бумагой украсили. И пели для неё, и стихи рассказывали, и танцы танцевали. А в конце Галька в мужчину переоделась, усы карандашом для глаз навела и мать на вальс пригласила.
Алёна даже не знала, что это и есть счастье, а просто чувствовала тогда, что правильно сделала, что всех их родила, несмотря на людские толки и косые взгляды.
А когда Галька школу заканчивала, то Алёну туда пригласили. И прямо при ней дочери вручили медаль золотую. Оказывается, она и в школе лучше всех была.
Но учиться дальше Галка не стала: куда же она от такой огромной семьи, от сестёр, от матери, которые без неё пропадут. Алёна спросила дочь о том, что делать собирается, та сказала, что насчёт работы на ферме уже договорилась. Мать только и ответила:
- Ну, значит, сама так решила. А медаль как же? Так просто и будет на стенке висеть?
Дочь просто хмыкнула, и – всё. Поговорили. И договорились.
А тут вскоре и война началась. Стало совсем не до учёбы. Воевали где-то далеко от их деревни. А у них террористов не было, потому они и не очень-то беспокоились, что загадочное слово «АТО» затронет и их богом поцелованный в самую маковку райский уголок.
… Когда первые снаряды стали рваться недалеко от Алёниной фермы, она всё бросила и домой кинулась. Дети ведь перепугаются без неё, а Гальке одной трудно будет их успокоить. Бежала к дому. А сердце как-то странно бухало в груди, редко и сильно бухало. Взялась рукою за калитку, глаза подняла, чтобы привычно на окна взглянуть. А глядеть не на что. Нет дома. Яма глубокая посреди двора. И на краю той ямы Галька сидит – она раньше матери домой успела. Но всё равно – опоздала. Сидит Галька и в руках Томочкину туфельку держит.
- Дети где? Целы?- выдохнула Алёна.
Галька, не глядя на мать, кивнула на яму:
- Там… Дома остались… - и как собака завыыыыыыыла…
|