I
Пулемет лежал на полу с покореженным немецким осколком диском, –
вот поэтому его и не забрали отступавшие в спешке солдаты отдельного
саперного батальона танковой бригады полковника Рыбникова.
Кольцов тоже лежал на полу с окровавленной головой, без орденов и документов,
и, конечно, без сапог. Врагу не оставляли ничего, даже папиросы.
Но хоронить Кольцова было уже некогда…
. . . . . . .
Старая помещичья усадьба как будто вросла в землю еще при царизме, ее
кирпичные стены кое-где были увиты диким виноградом и хмелем.
А в угловой комнате лежал Кольцов, и вдруг очнулся, – незнакомая девочка
лет шести или семи с жестяным чайником в руках мыла его лицо и почему-то
улыбалась.
Кольцов сел, ощупывая раненую голову. Кровь уже запеклась, но ссадина от
осколка – может быть, кирпича – была порядочная.
– Папа, ты не уйдешь? – спросила девочка.
– Нет, – на всякий случай сказал Кольцов, – куда я пойду без сапог?
Кольцов оглянулся по сторонам. Голландская или вообще печка была разбита
немецким снарялом, осколки кирпичей и изразцов усеивали пол.
– Папа, я хочу есть, сказала девочка.
– Сейчас, – ответил Кольцов…
Топчан, на котором они спали в прошлую ночь с ординарцем Головановым
тоже был усыпан кирпичным крошевом. Из-под брезента свисавшего с топчана
Кольцов вытащил тяжелый мешок с пулеметными дисками и тощий сидор
с сухарями. В вещмешке было немного сахара и пачка папирос.
– Папиросы из кармана прихватить не забыл, подлец, а патроны, значит, оставил! –
подумал Кольцов, не зная, сердится ему или радоваться.
Он пододвинул к окну стол, дал девочке сахару и сухарей, а сам занялся
пулеметом. Один патрон перекосило, но в остальном, как будто, все было
в порядке. Кольцов приладил новый диск, а по дороге за мостом, что
в сотне шагов от окна усадьбы уже пылили немецкие мотоциклисты…
. . . . . . .
Мост должны были заминировать, и заминировали, – один мотоцикл подбросило
взрывом, и он лежал вверх колесами у самого настила моста.
Остальные замешкались. Тогда Кольцов выпустил по немцам длинную
очередь, потом еще одну. Немцы бросились к своим мотоциклам.
– Покурим, – сказал Кольцов и поднял с полу раздавленный спичечный коробок,
– Где твоя мама? – спросил он девочку.
– Мама спит, – сказала девочка, – а ты больше не будешь спать?
– Да пока – нет…
II
Берег был заминирован, поэтому около моста валялись уже четыре подбитых мотоцикла,
а к берегу Кольцов немецких саперов не подпускал, – он стрелял поочередно из двух окон,
корявые ветви дикого винограда свисавшие со стен старого дома мешали немцам прицелится.
Тогда немцы начали стрельбу из минометов без особого, впрочем, успеха – дом был старый
и крепкий, а пушек у немцев не было. Снаряд, который разнес вдребезги печку и ранил
Кольцова был, вероятно, выпущен из танка, который сразу же и подбили наши бойцы.
– Спалили, и ладно, – подумал Кольцов, – а патронов до темноты наверно не
хватит, – как тогда будем отсюда выбираться?
Тем временем немцы подогнали бронетранспортер с пулеметом.
Кольцов усадил девочку между окнами и велел ей не высовываться,
и не мешать.
– Папа, ты никуда не уйдешь? – спросила девочка.
– Рано еще, – сказал Кольцов.
И в этот момент пуля пробила на нем гимнастерку в том месте, где недавно были
его ордена…
– Надо перевязаться – сказал Кольцов и, почти теряя сознание, стал рвать зубами
гимнастерку на полосы, а потом и грязную плащ-палатку, прижимая ее
к полу босой ногой.
– Папа, ты никуда не уходи! – сказала девочка.
– Да не уйду я, не уйду, – ответил Кольцов…
. . . . . . .
А дорогу уже утюжили тяжелые танки полковника Рыбникова.
Шел второй год войны.
.
Очень!