БАС ПРОФУНДО

БАС  ПРОФУНДО
Как и в дни большого футбола, «лишними билетиками»  интересовались за несколько кварталов, но не от стадиона, а от филармонии. Профсоюзный активист и страстный футбольный  болельщик  Игнат Кожемякин, протискиваясь сквозь толпу перед филармоническим подъездом, мучился сознанием, что зажатый в кулаке билет мог, при других обстоятельствах, принести дивиденды, сопоставимые с самым шумным футбольным событием.

Злосчастный билет достался Игнату не просто по дешёвке — задаром. Его забота по профсоюзной линии состояла в распространении билетов на спортивные мероприятия, что исполнялось им с огромным удовольствием и ответственностью. И вот несколько дней назад, получив билеты на матч местной команды «Жаворонки», принимавшую лидера сезона команду «Молодые львы», в одной из пачек обнаружился билет в филармонию.

Каким образом гадкий филармонический утёнок затесался в престижную команду футбольных грандов, Кожемякину установить не удалось. В спорткомитете, когда он сообщил о своей находке, на него поглядели недоумённо,  а главбух Елизавета Яковлевна Мытищева  даже с осуждением. В чём угодно её можно было заподозрить, но только не в таком неблаговидном занятии, как посещение филармонии.

И с Кожемякиным произошло то, что объяснимо лишь с точки зрения практической психологии, но никак не здравого смысла. Кожемякин билет не продал, хотя совершить выгодную сделку не составляло проблемы. Окажись билет никому ненужным, Игнат проявил бы массу старания и выдумки, но всучил бы кому-нибудь, пускай и за половинную цену. Но билет рвали из рук, готовы были отдать за него любые деньги, и в нашем персонаже, как сорная трава в поле, проросло любопытство увидеть самому, что за чудо-юдо,  на которое народ ломится, как на футбольный матч. Пренебрегая дурными предчувствиями и поборов нерешительность, он пробился к главному входу и, на виду стонущих от зависти неудачников, предъявил на контроле билет-подкидыш.

Филармонический зал поразил его. Не размерами. С футбольным  полем  он не шёл ни в какое сравнение. Зато высокий потолок, замысловатая лепнина и яркие,  как крымское солнце, люстры, впечатляли. «Эх,– вздохнул он, – такое бы освещение на наш стадион, можно было бы проводить  матчи и ночью».

Найдя своё место в шестом ряду, Игнат умостился  между  сухонькой, как пергаментный свиток, старушенцией и девушкой с остролицым профилем.  Старушенция, напялив на кончик носа пенсне, изучала какую-то бумажку, напоминающую футбольную программку, а девушка терпеливо скучала в ожидании таинственного действа.  В свою очередь, Кожемякин тоже воззрился на сцену. Она была бы совершенно пуста, если бы не огромное, словно мамонт в зоологическом  музее, пианино.

В этот момент на сцене появилась женщина в строгом, чёрном, до пола, платье и резким, как удар «сухой лист», голосом сообщила присутствующим, что у них в гостях /хорош «гость», ухмыльнулся Игнат, за такую-то сумму!/ выдающийся итальянский певец маэстро Робертини. В течение нескольких последующих минут она произносила в честь маэстро неумеренные и неуместные хвалы, и это в стране, где культ Пеле  был ещё неостывшей злободневностью.

Наконец, под аккомпанемент хвалебных слов и нарастающих аплодисментов,  появился виновник торжества. Большее разочарование Кожемякин испытал лишь в прошлом году, когда его любимые «Жаворонки» проиграли полуфинальный кубковый матч задрипанному «Старту». Хваленый  маэстро оказался обыкновенным сучком. Представьте себе толстячка  с нарумяненными щечками, коротенькими ручками, продетыми в кольца, как в перчатки, и коротенькими ножками в лакированных башмачках. Фрачок с висящими, как обноски, фалдами, делали его похожим на пингвина. Церемонно раскланявшись, и сцепив ладонями руки, он стал почему-то  глядеть на Кожемякина, словно учуяв в нём врага.

Под шумок  из-за кулис  вынырнул ещё один «гость» и, усевшись перед пианино, изо всех сил ударил по клавишам. Пианино загудело, маэстро открыл рот, скорчив при этом потешную физиономию.  На первых порах, происходящее, очевидно вследствие его новизны, воспринималось  Кожемякиным вполне доброжелательно. Несколько раз он, вместе со всеми, похлопал маэстро,  не сводящим с него взгляда, тем самым,  как бы поощряя на продолжение действа. Но когда вслед за первой арией прозвучали ещё три, а певец, по всему, не собирался умолкать, энтузиазм Кожемякина, и без того робкий, как церковная свечечка, потух, а  благожелательность переросла в раздражение. Игнат нервно заерзал и, не решаясь отвлекать явно увлечённую старушенцию, обратился к соседке, которая, как ему померещилось, тоже  критически настроена к происходящему.
– Впечатление такое, – шепнул ей Кожемякин, – что этот коротышка никогда не закрывает рта.
– Но ведь концерт едва начался, – удивилась девушка.
– Значит, не скоро кончится, – глубоко вздохнул Кожемякин.
Соседка поглядела на него озабоченно.
– Вам не нравится его голос?
– Голос как голос, – пожал плечами Кожемякин. – Но скучно. Другое дело футбол: пасы, проходы по флангам,  навесные передачи, удары головой.… Про забитые мячи уже не говорю.
Гость из Италии продолжал петь, не утруждая себя мнением зрителя.  « На футболе, – сравнивал Кожемякин, – плохого игрока давно бы освистали, а этому аплодируют».
В антракте, который он для себя определил, как перерыв между таймами, Кожемякин пристроился в очередь за мороженым. Случайно или нет, но девушка оказалась рядом. Случайно или нет, она нашла нужным продолжить завязавшийся во время концерта разговор.
– А вам известно, – поинтересовалась она, – что маэстро Робертини является лучшим в мире басом профундо?
Кожемякину  словечко «профундо» показалось знакомым. В конце концов, ничего удивительного в том, что в Италии тоже занимаются профсоюзной работой и означенный Робертини распространяет билеты на свои концерты, хотя, например, Марадоне  вряд ли пришло бы в голову заниматься тем же самым на матчи со своим участием.  
– К вашему сведению, я и сам профундо, – услышала онемевшая от удивления собеседница, – но веду себя  скромно и не выскакиваю на сцену, чтобы рычать на людей повинных только в том, что неосмотрительно тратят  деньги не на то, на что следует.
Очередь, позабыв о мороженом, стала  прислушиваться к разговору, явно получая удовольствие от пребывания в центре культурной полемики.
– Ты, парень, совсем оборзел, – пренебрежительно произнесла девушка, – не знаю, какой ты футболист, а певец он хороший.
– Таких «хороших» надо продавать не за наличные, а в долг. Когда я служил в армии, у нас за полковую футбольную команду играл левым крайним некто Лёша Куманьков. После спился, иначе бы непременно стал звездой. Так вот, когда выпьет, сразу начинал петь. За одного такого Лёшу не взял бы и десяток  ваших маэстров.
Очередь  сбилась, зашумела, сосредоточив внимание на Кожемякине. Возбуждение нарастало крещендо. Кожемякин даже вообразил, что оскорблённые поклонники итальянца склонны к рукоприкладству. Выяснилось однако, что и они против маэстро. Просто Кожемякин высказал то,  в чём, подверженная моде публика, боялась признаться себе самой. А именно, что этот самый Робертини никакой не певец,  а самозванец проросший на вольных заграничных хлебах. И, скорее всего, даже не итальянец… А сами знаете кто. Нынешним бизнесменам обмануть простой народ раз плюнуть. Поёт, будто воробей на крыше, а дерут, как за соловья в лесу. Дожили  до  самого низкого культурного уровня в мире. Скоро не сможем отличить  порнофильм от партитуры.
Накричавшись, толпа, не дождавшись второго отделения, повалила к выходу. Через некоторое время зал и фойе опустели. Сообразив, что концерт сорван, Кожемякин последовал за всеми. На улице его окликнули. Снова возникло ощущение опасности, но узнав в одном из двух приближающихся к нему мужчин маэстро Робертини, постарался взять себя в руки. К тому были все основания: певец выглядел подавленным, словно вратарь, упустивший по своей вине мяч. Второй мужчина, бренчавший на рояле, был, как оказалось, и переводчиком.  
Неужели вам не понравился мой концерт?– поинтересовался маэстро.– За двадцать лет непрерывных гастролей меня впервые бойкотируют зрители, и к тому же столь откровенно. Мне  важно понять причину.  
И понимать нечего, – бойко ответил Кожемякин. – Вы не в форме.
– Не в форме? – оглядел себя маэстро. – В каком смысле?
– У вас ослаблена реакция. Нет чувства мяча. А потому о точности паса и нацеленности на ворота и говорить не приходится. Короче, забрались не в свои сани. А что профундо, только усугубляет вашу вину. Я тоже тружусь на профсоюзной ниве, но не позволяю себе выбегать на поле и требовать, чтобы меня взяли в сборную страны.  
– Но сцена…– попытался оспорить маэстро столь суровый приговор.
– А что сцена? Такое же футбольное поле, как и вся наша жизнь. Одни представляют, другие — наблюдают. Но все / слышите, все!/ обязаны честно  делать своё дело. Иначе получится, как с вашим сегодняшним концертом.
И преисполненный сознанием выполненного долга, Кожемякин покинул ошеломлённого певца, счастливый и гордый, как если бы его любимые «Жаворонки» стали обладателями кубка.
Борис Иоселевич