Конференция подходила к концу. Очередной перерыв. Ещё с пяток докладов и всё.
Да! Вас, конечно, интересует, что за конференция. Межвузовская конференция на тему "Литература третьей волны эмиграции".
И опять же вам интересно, каким ветром занесло туда меня, за спиной которого 10 (десять!) классов. Ну, ладно, один семестр политеха.
Дело было так. Прочёл я в газете "Книжное обозрение", что в конце июня 1994 года в Самаре состоится эта самая конференция, на которую среди почётных гостей приглашены Владимир Николаевич Войнович и Василий Павлович Аксёнов.
Как я отношусь к Васпалычу, думаю, объяснять не надо. Сказать, что обожаю, ничего не сказать.
Жена оказалась не против, и рванул я.
Про общение с Палычем потом, а пока вот о чём.
В заметочке газетной не упоминалось, что ещё будут почётные гости Александр Павлович Чудаков и Бенедикт Михайлович Сарнов. Шагну немного в сторону; услышав, что среди идущих к Центральной библиотеке (где, собственно, и проходила конференция) присутствует Александр Павлович, я тут же среагировал и побежал к книжному развалу устроенному в фойе. Ибо там лежала его книга "Слово-вещь-мир".
Угадайте с трёх раз, кто её приобрёл? Вооот! Был ещё один претендент, но я "успел раньше". Я люблю "успевать раньше"...
И вот, подписав книжечку, завёл я с ним беседу, а где Чудаков, там и Сарнов, который тоже подписал. Предисловие к брошюрке В. Н. Войновича из "Библиотечки "Огонька".
Вот и пошёл трёп о литературе. И каждый практически перерыв. Особенно второй и третий (последний) день конференции.
Вот и добрались до того, о чём я начал.
А доклады всё о Солженицыне, который в это самое время (так уж совпало!) возвращался в Москву из Америки через Владивосток этаким триумфатором. Хотя многие из докладов были и не лицеприятные.
И инцидент смешной, когда некий Султанов (гаспадын Султанов, как он отрекомендовался) стал защищать Исаича от критики, спровоцировал мой юмор. И я выдал. Сначала Сарнову:
- Бенедикт Михайлович! А вы знаете, чем занят Глазунов?
- Нет! - отвечал тот без всяких задних мыслей.
- Холст грунтует. И здоровенный. Будет писать картину "Александр Солженицын на пашне. Весна", как его тёзка изобразил Толстого. (Льва Николаевича, разумеется!)
Бенедикт Михайлович сходу вникает и говорит:
- Александр, а Вы (большая буква прямо-таки физически ощущалась, что у него, что у Чудакова) уверены, что грунтует? Может, картина уже написана. Только лицо с натуры дописать осталось.
Отреагировав на наш хохот дуэтом, подошёл Чудаков.
- Над чем смеёмся, ребята?
Бенедикт Михайлович пересказывает наш диалог. И хохот уже звучит трио.
Фойе перед залом, где читались доклады маленькое. Вполне возможно, что этот профессор уже наблюдал мои беседы с мэтрами. И вот (не иначе трио хохотунов его привлекло) он подошёл к нам.
А надо сказать, что "носик" профессора выдавал его нацию резко. В общем - из анекдота.
Приближается он и спрашивает. Меня.
- Так ви (вот тут большая буква не почувствовалась), таки, из наших?
Чёрт тянет меня за язык, и я отвечаю:
-Нет! Я-таки сам по себе такой умный.
Хохот нашего трио сметает профессора, что ветер.
И, отсмеявшись, Сарнов произносит:
- Александр! Я так понимаю, кандидатскую Вы защитили? А докторскую? Если что, я могу помочь.
Бывает, я могу приврать. Но тут произношу истинную правду:
- Бенедикт Михайлович! Я - монтажник вентиляции...
Челюсти Александра Павловича и Бенедикта Михайловича отпадают синхронно. Спустя две-три минуты они так же синхронно возвращаются на место. И мэтры ... продолжают разговор со мной, как будто так и положено, чтобы монтажник вентиляции знал литературу и мог о ней вести беседу не хуже доктора наук.
|