Длиииинно так вьётся дорога, извивается причудливо. Это если в горах. Огибает она исполинские монолиты, на которые не в силах забраться. Выбирает местечко меж двух гигантов, чтобы проскочить, не замеченной ими. Робко прижимается к щекам отвесных монументов, словно бы прося, чтобы её пощадили. И торопится, и думает: «Скорее бы поле!..»
Сквозь поле льётся полноводной рекой. Степенно и раскатисто течёт. Не раздумывая. И не опасаясь ничего, так и свистит напрямую, безжалостно подминая под себя травы и кусты. И лишь перед столетними деревами смиряет свой нрав, слегка виляет, будто свершая неглубокий книксен, как это делали девицы в первой своей молодости на каком-нибудь из балов века девятнадцатого, когда стремительно летели навстречу музыке вальса или мазурки, в надежде, что корнет с едва пробивающимися усиками пригласит их к танцу: а тут вдруг степенный старец на пути у них (так некстати!). И тут же забывали о нём и неслись дальше, подхватив свои кринолины, навстречу счастию, как им казалось!
Сквозь пустыню крадётся дорога неспешными такими шагами. Рассматривает, как бы правильнее обогнуть бархан или проскочить меж двух песчаных дюн, пока ветром их не сблизило и не слило воедино, пока есть ещё просвет. А подолом будто сама себя заметает: полчаса назад была здесь дорога – и нет уже. Растаяла, растворилась в крупинках песка сахарного, рассыпчатого, переменчивого, зыбучего.
И только выскочив на морской берег, смущается дорога, теряется. Не знает, как ей поступить, куда далее метнуться. Ведь если побежит направо или налево, всё равно будет лишь море повторять. И перестанет быть дорогой. А если нырнуть в глубь солёной воды, то значит это сразу перестать быть. Прекратиться. Закончиться. Исчезнуть. Самоубиться.
Вот так и Его дорога виляла по жизни. Довольно уже прилично виляла. 33 года. Как раз то время, что прожил на белом свете Иисус Христос. Что сидел на печи Илья Муромец. Что рыбачил Старик в сказке до встречи с Золотою Рыбкою.
А Его звали очччень даже просто: Иванов Алексей Петрович. Лёха, одним словом. 19… такого-то года рождения, рост 178 см, вес 72 кг, брюнет с глазами чайного цвета и белоснежной улыбкой. Не красавец, наверное, но девушки, а потом и женщины на него заглядывались. Это он всегда знал и чувствовал. А уговорить мог любую. Вот прямо любую. И сразу. В один вечер. Но это вскоре стало неинтересно, потому что было всё всегда одинаково. И стонали они всегда одинаково, и плакали потом, рассказывая, что для него «всё это лишь мимолётное и несерьёзно», а она вот,«может быть, поверила ему и кинулась в омут с головою прямо», а теперь и сама не знает, как дальше жить, во что верить…
Так и петляла его просёлочная дорога все 33 прожитых года. Когда оглядывался назад (редко очень!), то вспомнить особенно и нечего было. Правда были пару моментов, о которых вспоминать стыдно было, которые не то чтобы раны, а так, прыщики на совести. Но Лёха научился от них отмахиваться и начинать думать о чём-нибудь другом. Так что совесть его тоже была незамысловато чиста перед самим собою. В мужскую силу настоящую он только-только входил (это тоже чувствовал!). На здоровье, слава богу, не жаловался. Был достаточно образован (институт, как-никак, за плечами. Правда, строительно-дорожный. Правда факультет непрезентабельный: водоснабжение и канализация, но – инженер!). И умом бог не обидел: отличал, в общем-то, «незабудку от дерьма». Жить бы да жить, как говорится! Но пришла Лёхина дорога к морю… Влюбился.
Да так влюбился, что себя не помнил. Ночами выходил на балкон своей законной однушки курить. И курил. А стихи, ну там школьные какие-то, сами собою вспоминались и в голову лезли. Он бы даже не поверил, если бы это не с ним было, а кто-нибудь бы ему про это рассказал.
И не знал, что делать и как вести себя. Потому что была она – Лена. То есть, нет, не так. Не потому что она Лена, а потому что была она женою его друга Серёги. А Лёха с Серёгой и в школе вместе, и в институте, а потом и в армии. Правда, армия та была игрушечная какая-то (год офицерских курсов!), но, всё равно, в одной казарме, и койки рядом.
А Лену Серёга сам нашёл, без Лёхи. Лёха тогда к своим старикам уехал, на родину. Приезжает, а тут – бац – у Серёги уже Лена. Через месяц свадьба. Заявление уже подали.
Когда он в первый раз увидел Лену, то сразу понял, что эта женщина для него. Раньше таких он не встречал. Была она беленькая, но смуглая. Косметикой словно бы и не пользовалась – не видно было. Потому Лёха и удивился страшно, когда однажды утром, после того как остался у Серёги ночевать (допоздна засиделись накануне) увидел, как она подкрашивала ресницы перед работой. Прежние Лёхины барышни красились так, что наутро, умытыми, казались ему совершенно не знакомыми женщинами.
Перед Леной он даже робел. Была она профессорской дочкой и лингвистом. Работала в каком-то умном журнале переводчиком с двух языков, испанского и французского. А в частые вечера, когда он захаживал в их уютный дом (тоже Ленина заслуга!), немного посидев с ними, она уходила в другую комнату и читала. Настоящие бумажные книги. Однажды Лёха посмотрел на корешки этих книг, мерцавшие сквозь стёкла старого книжного шкафа. Он так и не понял, что на них было вытеснено: названия или фамилии авторов… Кафка, Сартр, Саган…
А ещё Лена (даже Ленкой, даже про себя он назвать её не смел!) играла на пианино и пела. Ах, как же она пела! Или потому что это Она пела, Лёхино здоровое сердце сжималось от нежности и грусти, и хотелось упасть перед нею на колени, и руки ей целовать, и говорить слова, такие нежные, чтобы им завидовали все красавицы Земли. И слова эти рождались в Лёхиной несложной душе и готовы были уже прорваться наружу, чтобы затопить всю Серёгину просторную квартиру, доставшуюся от тестя, и вылиться в яблоневый сад за её окнами, где старые корявые яблони каждую весну полыхали молочной белизной чистых цветов своих, под которыми прятались корявые чёрные стволы тех яблонь.
А когда после этого Лена вставала, пальцами своими мраморными касалась Серёгиного плеча, а потом целовала его, говоря: «Ну, пожалуй, я вас оставлю, ребята…» - трудное чувство шевелилось в душе у Лёхи. Это была и ревность, что такая женщина целует не его. И ненависть к другу Серёге, как к счастливому сопернику, опередившему его на жизненной дороге (просто раньше Лёхи забежал за очередной поворот и первым Лену увидел! Лёха просто был убеждён, что, познакомься он с Леной первым, она бы выбрала его). Это и страх был, что вот он с Леной расстаётся, а когда следующая встреча, про то он не знал. И Лена не знала. Но её это незнание словно даже и не беспокоило вовсе . Лёху она не стеснялась, была приветлива. Но так приветлива, как бывают доброжелательны к соседям, которых каждое утро встречают в лифте.
И жил Лёха, словно бы сон смотрел про свою собственную жизнь. И, кажется, было это и неплохо, но всё равно хотелось, чтобы поскорее бы уж пришло утро и сон этот, наконец бы, закончился.
И понимал Лёха, что сам он не закончится, если его не оборвать.
Трудно было на это решиться. Как сказать Серёге, Лёха не знал. Лене – тем более.
Но дорога судьбы сама сделала вдруг немыслимый поворот, и случай представился.
Однажды после работы Лёха позвонил Сергею (деньги нужны были срочно, а у кого же, как не у Серёги, лучшего друга, занять!). Тот сказал, что, конечно, конечно, даст. Только сегодня аврал, зашиваются, а потому сам он, Серёга, задержится. Пусть Лёха сразу едет к нему, Ленка будет уже дома. Она заодно Лёху и накормит. А тут и сам Серёга подъедет и необходимую (приличную, между прочим!) сумму привезёт. А Ленку он предупредит…
Лена встретила его как обычно, улыбаясь чуть-чуть. Сказала, что Сергей звонил, что она очень рада видеть Алёшу (она его всегда так называла). Спросила, будет ли ужинать. Лёха сказал, что подождёт Серёгу, чтоб Лене два раза не возиться. Она согласилась. Провела в комнату, предложила смотреть телевизор, а сама ушла к себе, читать, как всегда.
Какой, блин, телевизор! У Лёхи уши и щёки горели так, что хоть прикуривай!! Он понимал, что вот сейчас, именно сейчас нужно ей всё сказать про себя, про них с Леной!!!
Постучал. Вошёл к ней в комнату. Действительно, читает. Другого ничего в голову не приходило. Спросил, что читает. Она, не отрывая глаз от книги, начала читать вслух:
Мне ничего не надо без тебя:
И пусть на небо солнце не восходит,
И пусть луна меж звёзд бездушных бродит,
И реки пересушат все моря.
Мне ничего не надо без тебя:
Пускай цветы в апреле облетают,
И пусть сугробы на полях не тают,
И пусть в календарях не будет декабря.
Мне ничего не надо без тебя:
Пускай все радуги поблекнут и павлины,
И пусть насущный хлеб пекут из глины,
Пускай на Землю падают кометы, всё губя:
Мне ничего не надо без тебя.
Он подошёл. Сел подле неё на диван. Сердце бухало в груди так, словно перекачивало кровь всех народов Земли. Он взял её руку. А что говорить – не знал. Особенно после этих стихов. Особенно рядом с ней. И понимал он, что она это чувствует. Чувствует, а потому пришла к нему на помощь – заговорила сама:
- Ты что? Перепихнуться со мною хочешь? Давай, я не против. Только быстренько, пока Сергей не пришёл…
… И пришла дорога к морю. И оборвалась. Жаль только, что не разглядела дорога издалека, что море было просто мутной лужей, к которой и не стоило так нелепо долго бежать…
|