Она слабенькая такая девочка была. И плакала всё время…
А на улице нежно и робко занимался апрель. Сначала с холодным, в облаках, небом и студеным ещё после зимы ветром. Потом молодое солнце разулыбалось. И осторожно приблизилось, наконец, то дивное русское время, лучше которого у нас в году не бывает, когда вся земля похожа на девушку, живущую в преддверии счастья, а счастье пока не наступило. Когда ещё не жена и не мать, но обязательно всё это будет. Потому так и алеют щёки, потому так и искрятся глаза. И нет улыбки, а есть лишь робкое, целомудренное подрагивание губ, чуть обнажающих жемчуга зубов.
А девочке казалось, что впереди уже ничего не будет. И жила она вопреки апрелю, словно бы плыла против его течения.
Когда жили они вдвоём с мамой, то апрель в доме был всегда. Особенно в декабре, в ожидании и подготовке к новому году. Готовиться они начинали задолго. В тайне делали подарки друг для друга, прятали их. И обе загадочно сверкали глазами, когда в разговоре случалось коснуться предстоящих праздников. А в школе репетировали новогодний концерт, на котором она всегда пела высоким и чистым голосом что-нибудь про то, как «снег кружится и тает, летает» или про то, как «зима тропинки запорОшила».
В этот раз всё было по-другому. Сначала мама стала какой-то рассеянной, а недели за две до праздника в дом пришёл дядя Юра. Пришёл и остался с ними жить, потому что - мамин муж. А это значило, что и Надиным отцом стал. И всё было хорошо и радостно, но стало как-то напоказ. Будто жить они стали в доме со стеклянными стенами, сквозь которые смотрели на них любопытные, у кого собственная жизнь не сложилась.
С утра вдруг мама стала говорить Надюшке «доброе утро» и целовать её в щёку. Потом следовало «доброе утро, дорогой» и – тоже поцелуй, но гораздо более внимательный и не в щёку. Потом и дядя Юра стал целовать Надю по утрам. И всякий раз (ну, как-то так случайно получалось) немножко… трогал её: то груди коснётся, то своими коленями прижмётся к её коленкам. Надя всякий раз смущалась, но забывала об этом быстро, потому что торопилась в школу, где были подруги и куча разных дел, которые успеть нужно было переделать на переменах между уроками. А если не успевала, то приходилось и после занятий задержаться. Но дядя Юра был не доволен, когда она после школы не приходила домой вовремя. Он же дома сидел, не работал, а занимался хозяйством.
Вскоре после его водворения в их с мамой доме, на семейном совете они так все вместе решили. Потому что зарплата дяди Юрина была вполовину меньше маминой («насмешка над мужчиной, а не зарплата»,- как сказала мама), а потому мама стала «кормильцем», а дядя Юра – «завдомом».
Надюшка приходила из школы, а новый папа ждал её уже с обедом. Когда она ела, он сидел рядом и расспрашивал её о том, как день прошёл, много ли задали на завтра, что опять выкинула Олька – лучшая Надина подруга.
После обеда Надюшка на полчасика ложилась на диван у себя в комнате, чтобы отдохнуть, а дядя Юра сидел у неё в ногах, читал ей какую-нибудь повесть Грина и гладил её ноги – массаж делал. Это он сам предложил, чтобы быстрее могла восстановить силы его «новая доченька». А потом они (тоже, кстати, вместе) садились за уроки и делали их вдвоём. Дядя Юра был очень умным, невероятно много знал, и с его помощью Надюшка стала учиться ещё лучше, хотя и до этого была в классе на хорошем счету.
Когда во время приготовления домашних заданий у неё что-либо особенно хорошо получалось, то дядя Юра хвалил её бурно и восторженно и целовал. Поцелуи эти и смущали Надю, и как-то волновали: пока сама она понять не могла – как.
И в доме снова поселился вечный апрель. И всё снова стало замечательно. Мама приходила с работы поздно, потому что в частной фирме, где тебе платят приличную («ООООчень приличную!»- как говорила мама) зарплату, «делу отдаваться нужно целиком и полностью, до дна» (опять же,- мамино выражение). Приходила, дядя Юра кормил её ужином, потом она сидела немного у телевизора и отправлялась спать, пока Надя с дядей Юрой досматривали интересный фильм или дочитывали очередную повесть Александра Грина или Джека Лондона. До маминого прихода с работы сделать этого они не успевали, потому что ходили в магазин за провизией назавтра, а потом гуляли. И прогулки эти Надя любила больше всего, потому что рассказывал дядя Юра какие-то удивительные и странные истории. И было не понятно: это он в книгах прочитал или просто вспоминал случаи из жизни. И домой идти совсем не хотелось. Шли только потому, что мама должна была скоро прийти, и её нужно было кормить и заботиться о ней.
И однажды дядя Юра (как-то так само получилось) оказался на диване рядом с Надюшкой, когда она отдыхала после обеда и чуть, кажется, задремала.
И целовал он её снова, но уже как-то по-другому. И делал с нею что-то такое взрослое, что Наде стыдно было даже вспоминать об этом. Но противиться она же не могла, потому что дядя Юра был таким хорошим и так оберегал их с мамой. А потом Надя к этому просто привыкла, тем более что дядя Юра сказал, что теперь она стала настоящей взрослой женщиной, а это нужно ценить и дорожить этим. Привыкла Надя, но это время после обеда перестало ей нравиться, хотя и ослушаться дядю Юру она не могла…
А однажды мама вошла в комнату. Пришла с работы раньше, потому что нужно было собрать кое-какие вещи и срочно лететь на три дня в командировку. Вошла в тот самый момент, когда дядя Юра стонал и сопел, чего Надюшка всегда особенно стеснялась.
Ничего не сказав, мама вышла и в своей комнате собрала вещи, повозилась на кухне и хлопнула входной дверью. Когда они, оба пристыженные, вошли на кухню, то на столе лежала записка:
«Улетела на 3 дня в Питер. Срочно. Разговаривать будем, когда вернусь.»
Все эти три дня Надя места себе не находила, ожидая этого самого разговора. Казалось ей или на самом деле, но дядя Юра тоже был не спокоен.
Через три дня, вечером, дверь в прихожей хлопнула, когда Надя с дядей Юрой сидели у телевизора и просто смотрели на экран. Мама ужасно долго возилась в прихожей, раздеваясь. Прошла на кухню и уже оттуда крикнула:
- Надежда! Поди сюда. Поговорим.
Наде и холодно было и жарко одновременно, когда она шла через прихожую к кухне. Так бывает в апреле, когда среди солнечного дня вдруг потянет холодным северным ветром.
Вошла и остановилась на пороге. Мама молчала. Потом кивнула на табурет:
- Садись… - помолчала ещё, не поднимая глаз на дочь. Закурила, потом продолжила:
- Разговаривать будем, как взрослые женщины. Если кому-нибудь скажешь,- убью. Пусть уж лучше он, чем какой-нибудь сопляк в подворотне. А случиться это когда-нибудь да должно было. Не ломай жизнь ни себе, ни мне. Понять ты меня должна, взрослая ведь уже, пятый класс заканчиваешь…
|