Пелагея Ерошенкова родилась в зажиточной казачьей семье, в семье хуторского атамана в конце 19 века. Она была самой младшей из четверых детей. Младшенькой прощалось все. Отец сквозь пальцы смотрел на ее проказы. Палаша никогда не болела, росла сильной и энергичной. В десять лет уверенно скакала на лошади, была своенравной и отчаянной. Такой и выросла. Любила работать в саду, многое знала о деревьях, позднее увлеклась работами Мичурина, с братьями ездила в питомник за саженцами. Отец в ней души не чаял.
Семнадцати лет влюбилась в выходца с Украины, который приехал работать на железнодорожную станцию. После двухнедельных прогулок под луной в отцовском саду отдалась ему со всей безумной юной страстью. Степан был наслышан о крутом нраве атамана и двух его сыновей, но не мог устоять перед напором упрямой казачки.
Через неделю, нервно теребя картуз и опасаясь хуторских сплетен, отправился к атаману просить руки его дочери, понимая, что бедному хохлу зажиточный казак не ровня.
В воскресное утро, возвращаясь с семьей с утренней службы в церкви, Корней Иванович узрел возле своего куреня служащего на железнодорожной станции Степана Марченко. Тот при виде атамана поспешно встал с лавки, снял с головы картуз и поклонился. Подождав пока семья удалится, с удивлением оглядел телеграфиста с ног до головы, прищурившись, огладил бороду и ответил на приветствие:
- Здорово живешь, Степан, дело пытаешь аль от дела лытаешь?
- Дело, Корней Иванович!
- Ну проходи в горницу, коли пришел с каким делом, погутарим, - они прошли через балясник в горницу.
- Марфа, чаю на стол!
В горнице пахло печеным хлебом и стоял какой-то особый дух крепкого достатка и добротности. Корней зажег лампаду перед образами в углу, перекрестился и искоса взглянул на гостя. Тот поспешно перекрестился, стоя у порога, не смея пройти дальше.
Все слова, сто раз переговоренные мысленно, исчезли у служащего разом. На столе уже пыхал ведерный самовар, сверху которого исходил паром заварочный чайничек с веселыми голубыми колокольчиками.
- Ну что застыл? Проходи! Садись к столу!.. Ну, с чем пришел?
- Не знаю, с чего начать… Не смею…
- Обычно начинають сначала. А не смеешь, так вон порог! – атаман одновременно и грозно, и насмешливо указал на дверь.
Степан встал, нервно теребя в запотевших ладонях картуз:
- Я пришел руки просить Вашей дочери.
- Что??! Чьей руки?
- Любим мы друг друга, извольте благословить, - едва пробормотал телеграфист, видя как удивленно и грозно поднялись брови будущего тестя.
Лицо Корнея Ивановича из грозно-удивленного вдруг стало насмешливым:
- Да ведь, коли хотять жениться, сватов засылають. Али обычая нашего не знаешь?
- Знаю.
- А раз ведаешь обычай-то, то видать, умный, раз зараз в одиночку пришел, чтобы не позориться. Палашке справный казак нужон, чтоб семью кормить смог. Ты чем кормиться с семьей будешь? Жалование-то, я слыхал, небольшое, а скорей смешное. Так не смеши честной народ, гусь свинье не товарищ. Иди с Богом подобру-поздорову, но дом мой завсегда с версту обходи, а узнаю, что ослушался, сровняю с землицей-то.
Степан побледнел.
В горницу вошла Пелагея, без страха сказала:
- Люблю я его, тятя, благослови нас.
- А тебя кто сюда звал? Совсем от рук отбилась, лихоманка степная! Вон к себе и ни шагу оттудова!
- Не благословишь, убегу, вернешь, удавлюсь!
Схватив нагайку, грозя ею Степану, без памяти кричал атаман:
- Вооон, сучье вымя! Узнаю, что спортил девку, не ходить тебе по земле!
Телеграфист, не помня себя, выбежал во двор и поторопился уйти.
- Как? Когда я просмотрел?! Как ты проглядела?! – обращаясь к испуганной жене, бушевал Корней Иванович.
Не скоро опомнился атаман, все кричал и ругался. Не так себе представлял он сватовство дочери. Затем притих он на два дня, все раздумывал да прикидывал, как исправить ситуацию. Любимая дочь вся в него, того и гляди, сделает то, что обещала.
Посреди недели Корней в бричке отправился к станции. Спросив Марченко, стал ждать его, обдумывая предстоящий разговор. Вскоре появился Степан.
- Здорово, Степан. Ты… вот что, откажись от Пелагеи, тут вот тебе сумма, собрал, сколь мог, на нее можно две коровы купить да на Родину вернуться и жить первое время. Сам ей скажи, мол, все, закончилась любовь, - на край телеги атаман положил деньги.
Марченко едва взглянул на деньги:
- Дешево, Корней Иванович, Вы оценили свою дочь, да и меня заодно с ней!
Повернулся и пошел.
- Эх, парень, не по себе шапку выбрал, попомни мои слова! – атаман с горечью собрал деньги и поехал домой.
- Ладно, чем черт не шутить, можеть, и не все так плохо! – думал Корней. Приехав домой, позвал Пелагею и сказал:
- Пущай хохол засылаить сватов. А ты запомни, есть хохляцкая пословица: «Видали очи, шо куповали, таперь ишьте, пока не повылазиите». Такое мое отцовское слово.
Через несколько месяцев сыграли небольшую свадьбу. Корней Иванович зятя недолюбливал, но делать нечего. Впрочем, и Степан в примаки пошел с небольшой радостью, чувствовал себя чужим в этой семье и ненужным. Пожалуй, только Пелагея была довольна сложившейся ситуацией.
Вскоре Степана приняли в казаки. Корней дал зятю лошадь да старую ржавую шашку для парада. По майдану ехал новый казак на лошади, на которую вместо седла была постелена старая его фуфайка. Одежду и амуницию купить ему было не на что. Степан представлял собой жалкое и комичное зрелище. Казачки хихикали в платки, казаки усмехались.
После смотра пригласили старейшины атамана и стали укорять, что выставил зятя посмешищем. Склонив голову, слушал Корней упреки. Вернувшись домой, справил Степану все, что нужно настоящему казаку, выкупил небольшой, слегка покосившийся курень на краю хутора и выселил молодых.
Вскоре до Степана дошли слова тестя о выборе не той шапки. Жена была своенравна, вспыльчива, привыкла к достатку, и чтобы было все так, как она скажет. После работы приходилось еще работать в поле на своем участке, выслушивать бесконечные упреки. А Пелагея стала еще злее, вскоре поняла, что не так сильно и любит Степана, да гордость не позволяла признаться в правоте отца. Другим она видела своего мужа: сильным, сильнее ее, способным стукнуть по столу кулаком и сказать: « Я хозяин, как сказал, так и будет»! Даже если бы он поднял на нее руку, она бы смирилась. Степан же был тихим, неконфликтным, каким-то мягкотелым. Не исправило ситуацию и рождение детей. Каждый из супругов закрылся в себе и жил в своем мирке, соприкасаясь только в периоды короткого перемирия да в нескончаемых конфликтах.
Течет вдаль Мёртвый Донец. Никаких волнений, волны всегда еле видно и еле слышно несут свои воды в Азовское море, потому его и прозвали Мёртвым.
По берегам кое-где камыш качается на ветру да чакан гнется к волне. Вода прозрачная, как слеза. Летним ранним утром, когда рождается солнце, когда оно только-только осветит все своими жаркими лучами, расцветают, глядясь в свое отражение чилики (по-казачьи, водяные лилии) да желтые кубышки свои головки держат над водой, словно пловец в воде. Водомерки соревнуются по спокойной глади, мизинчики (стрекозы) качаются на концах желтого кочетка. В тихом течении реки все это гармонично вписывается в симфонию водного мира, внося свой вклад в природную красоту этого места. Плывут по чистой воде Донца куда-то облака, гонимые ветром, по берегам плачут тонкими ветками ивы, и запах разнотравья дурманит путника. Недалеко за хутором начинается Азовское море и знаменитое Лукоморье, которое воспел Пушкин.
Поколения людей сменяют друг друга, а природа все так же живет своей жизнью. Многое изменилось в жизни хутора. В восемнадцатом пришла советская власть, Корнею Ерошенкову предложили добровольно отдать нажитое в колхоз. Отдал, не задумываясь, потому что думал уже с того момента, как власть менялась. Кое-что сумел укрыть в надежном месте, но немного. Размышлял, что работящий человек не пропадет, а против стенки не попрешь. Вот тут и пришел проситься на житье к Степану. Против власти не было мысли идти, хотя и почернел от обиды. Выжили, даже курень расстроили, сыновья давно отделились и жили своими семьями.
А тут война, ушли сыновья и погибли один за другим в Великую Отечественную. У Степана бронь от железной дороги, пропадал сутками на работе.
Вышел поздней весной Корней на луг сено косить, вспомнил, как обычно кашивал, слыша позади широкие, звонкие взмахи кос своих сыновей да веселые их возгласы, не выдержало сердце, упал, распластавшись посреди василькового луга бездыханный. Через год в тот же день и Марфа Стефантьевна, жена Корнея, тихонько ушла из этой жизни к мужу и сыновьям ненаглядным, не проснувшись утром.
Очень понравилось!))