Герман шёл по жизненному пути трагедией о себе. «В сути, судьба моя воплощение драмы, драмы о святом поколении... Мало избранных, ярких и уникальных, людей чести и воли, — тьма приспособленцев». — Правда, не новая, но являя характер — нёс он её в народ всякий раз с обновленным сердцем. В тонкости сложного для пониманья определения не вникал, поскольку — впрямую был выразителем поколения полного полезных мыслей, мотивированных надежд и желаний, раненного в певчую душу грубым цинизмом хищного мира. По крайней мере, так он считал. «Мир — смертельная суматоха вокруг тривиальной наживы». Герман.
Герман сложился замысловатой, иррациональной личностью. В круг его интересов, входило всё, на что падала тень его «изысканного декадентства»! «Лицемерие опора лжи, поскольку является её донором. Ложь, в свою очередь — порою меняет историю и направляет в сторону вредных, губительных заблуждений ». Герман обрел себя в роли психолога деток с полставкой егеря. «Дети живут любовью, а любовь свободой». Но, отнюдь не приветствовал праздничную активность и детскую непосредственность. «Личность склонна к метафизической грусти, а не ломает комедию».
7 октября. 19:50. Герман прошел торжествующий ресторан, безжизненную библиотеку, вечный продмаг и циничный загс. Барственно наблюдая мир подарков, ценных ценами, он неожиданно вспомнил, что у значительной части клиентов кафе, где он провел эпизод жизни, были проблемы со временем.
«Сомнения сковывают тело. Я думаю, что занимаюсь любимым делом. Но если так — меня бы не тяготило чувство, что жизнь идет мимо. Пока найдешь себя в жизни, больше можешь в ней потерять. Если ты долго пытался быть справедлив и прав, а прав был или нет — сам не знаешь — обратись к смерти — она не лжет. Она прямодушна. Она мудрее каждого из живущих. К чертям занудство. Нужно не лгать, хоть себе, по возможности, изыскивать силы для продуктивных идей, отринуть рутину и суету, сосредоточиться на фундаментальных ценностях и возвысить трезвую честность. Вера и победа! Вот, что вне конкуренции в этой жизни. Вера и победа могут быть постулатами, отнюдь не противоречащими друг другу». Мысли такого рода отрадно томили Германа, как негласная эротическая фантазия, и посещали его обычно в минуты моральной борьбы с суровой реальностью... «Много народу стало повествовать о том, как рисовать в воздухе пальцами, чтобы красиво жить». Герман — всегда предчувствовал, — удаче быть! Предчувствием этим он мог тяжело заболеть, то жить с ним легко и непринужденно в лесном массиве. Вера — понятие отчасти победное, однако в казино фортуны она приводила Германа к зловещим фиаско. Делайте ставки дамы и господа! Непостижимость философа — рок. «Красота — может заключать в себе незаурядный ум. Незаурядный ум — обязан заключать в себе красоту!» Герман обращал эту фразу в философский вопрос, чем с сомнительной пользой, решительно усложнял. Социум его не жаловал за крайний индивидуализм. Надежда отвернулась. «Проигрывался». После, привычно нарезая ребром ладони в пространстве абстрактный хлеб, он с гневом мог дельно отметить: «нет, нет ему счастья на земле».
Адам Каминский был лучшим мастером часовых дел в городе. В его мастерской часы шли как религиозные праздники. Он был не из тех, кому нальешь простого вина, и он подарит тебе — спасибо. Казалось, что Адам влюбил в себя само время и переживет саму смерть. Нужно отметить, что у живущего под счастливой звездой часовщика было два сына. Одним он гордился, как человеком серьезных правил — другого готов был убить за вычурный юмор. Смеркалось. Волглось. Герман шёл мысленным представлением. Искрясь, затеялся посеребрённый дождь. Асфальт стал глянцевой кожей дельфинов, а небеса чёрным морем. Надежда взяла из кармана плаща требовательный телефон и магнетически привлекательный платок с бриллиантами инкрустировал листья румяной осени.
«Как же это коробит, когда ты внезапно осознаешь, что чужое — тебе намного нужнее. А понимаешь ты это всегда безошибочно... У человека всего лишь выпали из кармана бриллианты, а тебе неймется и не желается делать для него ничего доброго».
Герман прибавил шаг и, перебрав пальцами драгоценные камни, с тягостной грустью в голосе, поведал женщине о том, что у неё бриллианты из кармана выпали... «Ваши бриллианты — вам их и носить». Он произнес эту фразу, словно стальные трубы донёс от ворот до склада и тут же сбросил с плеча. Взглянув на часы с шафранным оттенком от Alain Silberstein, женщина беззаботно ответила: «вечно я, что-то теряю, если, что-нибудь нахожу...»
Герман взглянул Надежде в глаза и понял, что всё, чтобы он не сказал — будет излишним, постольку, поскольку Надежда эта ему не принадлежала. «Такую женщину красивым словом не купишь». Кого - то факт этот выбесит, иному же в радость. 20 минут спустя, встретив Надежду в дождившем, тревожном парке — он швырнул женщину на омертвевшие листья клена, и отобрал бриллианты.
Он знал, что этим обидным жестом убьёт в себе лучшую часть мужчины. «Чтобы выстраивать полноценные отношения с обществом, нужно быть минимум полноценной личностью». Герман. — Но специфическое воображенье Германа было порой в отрыве от истины и не имело ни четких убеждений, ни социальных страхов. Тем не менее, Германа озадачила его нестандартная фантазия!
...Карточный долг! Герман не должен был про него забывать. «Проклятие честных игроков. Везёт редко. Никогда не рассчитывай на везение. Сам себя обречешь на пытку... Да, победа — вне конкуренции. Успех — убийца критики. Но если не повезёт — победа и успех уступят место наказанию! Но от чего же зависит везение? От квантовой механики…Что ж теперь как собака ждать костей от судьбы? Не думал я, что Адам так дьявольски меня подставит. Неет, душить фармазона. Тоже живу на свете... Такого простишь — себя потеряешь. Пара мыслей, одно воспоминание, и ты в бешенстве».
20:01. Герман вежливо предложил Надежде нелишнюю безопасность. Они молодо не по годам, надоев дождю, покинули парк.
— Присаживайтесь, я вас подвезу, доверчиво улыбнулась женщина.
В чёрном Порше Герман сделал проникновенный комплимент Надежде за утончённую красоту и трижды ударил ее ножом в сердце. «Твоя жизнь — чьи-то невзгоды! Твой успех — боль другого! Твоя надежда — чьё-то разочарование. Мир стоит на костях своих жертв!» Герман, лихорадочно мыслил и убеждал себя в мессианстве своей жизни в мире. Он зачарованно смотрел на нож пробивший грудину женщины в белой блузке, мокнущей от разводов крови, стекающей под плащ тренч... Герман думал, что убийство жертвенной красоты, уничтоженье хрупкого и прекрасного, что наблюдается сплошь и рядом — привлечёт общество к социальной ответственности. Он хотел, чтобы люди заботились друг о друге, ценили жизнь, и не гибли тысячами от наркотиков; хотел, чтобы люди не ждали всадников апокалипсиса, а занялись делом. Об этом он написал на листке блокнота и оставил его на своём сидении. Герман был шизофреником. «Правда — убийца... Социум — самоубийца... Как быть при таких обстоятельствах? Мечтаешь... Сбылась мечта... Умерла мечта... Все мы посматриваем порой в могилу. Не видать дурдом из-за копоти. Вот и рыщут многие вокруг праздничной жизни, рвутся к ней, жмутся или холуйствуют рядом. Люди теряют божественную бесценность, пьют за здоровье и благополучие. А дальше то что? Скука смертная. Нет, люди всё-таки слепы, глухи и немы. Слепы, потому что не видят или же не хотят замечать очевидного, глухи, потому что не слышат голоса разума, и немы, потому как честно говорить бывает опасно. «Не желаю быть бледной тенью святого поколения, и не обязан терпеть этот глупый, мещанский мир…» Герман отдал часы и бриллианты миру и с перерезанным горлом ушел в закат, возрастающий в триумфальный, водородный взрыв!
