Спасибо тебе, моя Нюсенька!

Это было в начале шестидесятых, когда я была совсем еще ребенком и мало что понимала в этой сложной жизни.  Бабушка, мы все ласково называли ее Нюсей, забрала меня к себе погостить, из большого и душного города, в маленький городок, в свой домик. Мы приехали на вокзал, и подошли к огромному железнодорожному мосту. Он всегда меня пугал, даже если я восседала на руках у родителей и только то, что пройдя это страшилище, мне обязательно купят печеного зайца, в киоске у самых ступеней, вселяло в меня некую смелость. И я, стиснув зубы, шла, вцепившись за руку.
А в том киоске все было неимоверно вкусное – и трубочки с заварным кремом, и зверушки мармеладные, разных цветов. Я хотела все, но желтого, душистого, с розовыми бочками зайчика, больше всего. Он долго, до самой черствости жил у меня, уменьшаясь ежедневно на один укус. И начинала я его грызть, обязательно с хвостика, затем ушки, и так далее.
        В этот раз, ступив на первую ступеньку моста, я подняла глаза на бабулю,  и лицо ее расплылось в улыбке:
-Будет тебе заяц! – сказала она. – И что еще захочешь. Ты же у меня смелая и послушная.
И мы пошли. Первый пролет, второй. Вот уже и ровная площадка видна, что пролегает над путями. И тут, нам навстречу, вынырнул неприятный мужчина. Я и сейчас помню, как у меня сжался живот от его вида. И рука бабушки, отчего-то стиснула сильнее на мою ручонку.
— А! – вдруг заорал он. – Анна! Сколько лет, сколько зим не виделись! – Бабушка отворачивает от него  голову и берет меня на руки, стараясь поскорее уйти, а тот преграждает дорогу. – Спешишь! Ты все спешишь. Ну да я недолго задержу. Сам хотел прийти, да тебя бог мне навстречу послал.
— Не упоминай Бога, нелюдь! – сказала бабушка,  смело отодвинув его, подняла гордо голову и пошла вперед.
— Да постой же ты, Аня! Григорьевна! У меня дело. – Он шел за нами, я часто моргала, чтобы как можно меньше его видеть, а отвернуться боялась – вдруг обидит. – Я тут по партийной линии в рост пошел, ты одна осталась, ну это….  Надо чтобы подтвердила…
— Нелюдь! – Бросила моя Нюся и ускорила шаг. А нам вдогонку  понеслась брань и последние слова, что я запомнила, были таковыми:
— Жаль, что я тогда вас, всех, не расстрелял!
Мы очень быстро шли, бабушка сжимала меня двумя руками, а я, как могла, сильно обняв ее шею, закрывала от страшного дядьки. В это раз мы впервые минули киоск, не купив желанного зайца, и ноги мои ступили на землю у длинной мраморной стены. Городской парк отдыха располагался тогда возле железнодорожного вокзала, тут же находилась стена памяти и в нескольких шагах "Вечный огонь".
Я подняла голову, пугаясь от того, что впервые услышала, как стон вырвался из груди моей Нюсеньки, и увидела несколько слезинок, пробежавших по щекам, но таких горьких, что остались в памяти моей на всю жизнь.  Я долго молчала, от непонятности происходящего, бабуленька тоже, никак не могла успокоиться.
— Бабушка! – наконец-то, тихо пропищала я, — а кто тот дядька?
— Мазай, догорая моя, ты запомни, его фамилия Мазай. А тут, — она указала рукой на  стену, где рядами стояли фамилии. – Те, кого он старательно спрятал…
****
         Не помню точные даты, но это не важно, речь не о них.  
ВОВ — оккупанты подходили к городу. Мой дед, Серафимов Константин Лукич, был парторгом Дружковского машиностроительного завода. В те дни все, от мала до велика, старались спасти свою Страну по силе своих  возможностей. Фашисты были на подходе к городу и дед, с группой товарищей, эвакуировал завод, что изготовлял орудия и снаряды. Времени на семью не хватало и бабушка, как и многие другие жены заводчан, осталась до следующего эшелона,  с тремя детьми на руках. В другом конце городка ее мать и две невестки, братья  уже воевали.  Холод, голод, бомбежки. Советская армия старалась удержать позиции… День близился к вечеру, когда у дверей своего дома бабушка нашла раненого солдата. Перетащила в дом, обработала раны, а на утро городок был уже под немцами. Рискуя собой и детьми, она спрятала солдата в погребе на веранде. Набросала сверху ненужное, грязное тряпье.
Прекратилась стрельба, немцы вошли победителями:  заигрывали с девушками, угощали детей сахаром. Селились. К ним тоже пришли и по счастью, поселился довольно мирный немец, с палкой вместо ружья. Как он им говорил, потерял еще в первой атаке. Да и не нужна ему винтовка, он не убийца. А в строю, потому, что так требовал долг к Фюреру.
      Чувства и опасения бабушки передать не могу, она, сколько об этом рассказывала, всегда переводила на шутку и то: как поселила его в дальнюю, самую холодную комнату,  и то, как покушать ему давала, что попади, а он приносил из штаба еду, сахар, мясо и все отдавал ее деткам, да и многое другое. Еще вспоминала то, как мама моя, ей тогда пять лет исполнилось, бегала в веранду, ложилась на пол и шептала:
— Дядя, ты жив? Немец уйдет я тебе сахару дам.
Мама старшей была, братья ее совсем маленькие.  
Ужас начался тогда, когда их сосед, которого бабушка знала с юности, который сватался к ней неоднократно, стал старшиной полицаев, прибывших вместе с немцами из Западной Украины.  Такие же украинцы, как и мы лютовали  по-страшному: насиловали, выносили из домов все, что глазу приглянется, а как напьются, стреляли детей, словно тараканов.
Мазай был свирепее всех. Припомнил соседям даже школьные обиды и мстил каждому, кто как-то, когда-то его задел. И к нашей Нюси стал похаживать, требовать внимания. Хотя  у него была жена, а дома отделялись невысоким забором.  От посягательств его, спасал немец, неоднократно. Прошло несколько дней, долгих и томительных. Немец помог бабушке дотащить до леса раненого и ушел на дежурство. Тут- то наш сосед и взбрыкнул. Видно узнал, про это.  На рассвете, вывел бабушку с детьми из дому  в их сад, а там уже ее родственники стояли. Избитые, истерзанные.
— Ну что, — говорит, — ты хорошо подумала?
Бабушка ему ничего не ответила, грудничка к себе прижала, дочь за себя прячет,  среднему сыну, второй рукой, голову закрывает. Мазай еще больше с ума сходит, для страха в воздух палит. Потом выхватил Евгения, среднего сына, схватил за ноги и отшвырнул в сторону, так, что тот головой об стену дома ударился. Бабушка так за всю жизнь свою понять не смогла, откуда у нее силы взялись, не только не подчиниться его воле,  в обморок не упасть, а еще и отпор ему дать. Пока она с ним сцепилась, дети попрятались. Он же, в отместку, на ее глазах  родственников расстрелял, семь невинных женщин.
— Живи, — сказал он ей, утолив немного гнев, — и бойся! Ты следующая.  
Только и смогла она, что с соседями,  тут же, во дворе, похоронить  родных.  Приехал ее постоялец, и чуть стемнело, зашел в комнату, уже с торбой:
— Иди к мамке, бистро! Сегодня не возвращайся.  – сам схватил старших детей и провел до конца улицы.
Они еще и добраться до родных не успели, как вспыхнул целый район. Наши подходили и немцы, отступая, жгли дома со спящими жителями…