Рассказ. "Золотая рыбка".

Рассказ.

        «Золотая рыбка».

        Лето 87-го помню, как вчера.
        Были мы на другой стороне Земли – в Анголе, когда-то стране рабов и рабовладельцев, а тогда уже свободной и социалистической, но голодной. Ловили рыбу и кормили добрых, приветливых и даже восторженных своей революционной неизбежностью жителей страны, находившейся в ленивой, но при этом в смертельной рубке со своими же соседями по стране, городам, деревням, домам и джунглям, точно такими же, как они сами, но повстанцами из УНИТА. Улов мы сдавали в разные порты – Луанду, Кабинду, Амбриш, Лобиту.
        В тот раз была Луанда.
      Не знаю почему, но ещё до того, как я в первый раз прогулялся по столице Анголы, покорившей меня своей южно-европейской красотой, в экзотической интерпретации первооткрывателей типа Колумба и Бартоломеу Диаша, которую тогда нужно было ещё суметь разглядеть в полуразбитых, разграбленных особняках и гасиендах сбежавших колонистов-колонизаторов, в останках проспектов и клумб, зараставшую, наступавшей природой, восстановив в своём воображении былое величие, её название – Луанда, да и она сама, стали у меня ассоциироваться с Лаурой из «Маленьких трагедий» А.С.Пушкина. Может неславянское происхождение нашего великого русского классика повлияло на меня, может быть по тому, что они обе были обворожительны. Хотя у непушкинской, после выдворения португальских хозяев, вся красота была завуалирована неухожестю, нищетой и вынужденным терпением вынужденного же равнодушия к себе её нового поклонника. А может быть потому, что это был первый по-настоящему афро-африканский порт, в котором я побывал. Не знаю! (До этого я был в Дакаре в Сенегале, но это другое – арабо-африканское; к тому же крайне современный по тем временам прямо-таки портоград.)  Но луандийский порт, разоткровенничавшись, прошептал мне: «Вот такой я – разный. Чёрный континент!»
        Ну, так вот.
        Швартуемся. Сразу же к нашему пароходу один за другим вразвалочку, прямо-таки морской походкой, подкатывают крытые грузовики, подрагивая и качая в дружеском страждущем нетерпеливом приветствии своими закабинными кибитками, привозя с собой взвихренные ими пылевые облака, ложащиеся поверх, распластавшейся с утра жары. И, смешавшись с ней, обволакивали знойным бусом и себя самих, и всё вокруг себя метров на пятьдесят-сто, перекрывая дыхало, выпрастывая на теле ручейки липкого неизбежного пота, и не спасающее глаза рефлекторное защитное прищуривание с пулемётным морганием. Глоток холодной воды усугубляет и обостряет реакцию организма, который сопротивляясь водяной инъекции, отторгает её, выталкивая через кожу больше влаги, чем в него влили. От этого тело начинает воспринимать жару ещё острее. А мозг даёт издевательскую команду – «пей больше». Но местные моряки, которых мы брали с собой на промысел – обычно трёх-четырёх матросов и моториста –  подсказали: «Саня… Юра… Вода – нет. Чай… горячи… Ти… вери хот… Ноу цукер…». И это действительно помогало. Поначалу, было непривычно. И рука с эмалированной кружкой всё время тянули весь организм к сатуратору – судовому аппарату с газированной водой. Но те, кто не хотел перманентно то мокнуть, то иссыхать, быстро приручились к горячему чаю. С тех пор дежурный чайник с заваренным эликсиром под всеми парами навершал раздаточную стойку в салоне судовой кают-компании.
        Весы. Трюм нервно зевал, то показывая, то скрывая свои внутренние затаённые клады – ящики, до краёв заполненные сверкающей платиной и самоцветными камнями – отборной свежевыловленной рыбой, чуть прикрытой снежной накидкой, быстро сжимающееся под солнечной яростью, как шагреневая кожа, и небольшими кусками льда, стремительно дряхлеющими на свету.
        У нас на палубе наши матросы, на причале – аборигены. Два счетчика ящиков – с нашей стороны и с ангольской. Ящики, в каждом из которых рыбы килограммов по 25-30, по одному на уровень. Фиксация веса. Сдал! Сданное – в подошедший грузовик до полной загрузки оного. Принял! Подписи. И так раз 300-400 – десять тонн! – это вам не банка с килькой. Затоваренный рыбовоз отваливал, поднимая на прощанье клубы привезённой им пыли, оставляя её остающимся, добавив к ней чёрные, непригодные для дыхания облака дизельного выхлопа, освобождая погрузочное место такому же, как сам бескультурному нечестивцу, который и привозил с собой, и увозил в себе тоже и также, что и как его предыдущий собрат.
        На земле весь это процесс охраняли кубинские камрады, – они воевали в Анголе с теми повстанцами, – так как со всех сторон перегрузочно-пограничные весы атаковали красноглазые и неугомонные, словно зомби, голодные босоногие местные. Честно говоря, кубинцы нападавших не жаловали и в случае чего били тех и прикладами «калашей», и сапогами, не разбирая возраста, пола, частей тел и последствий.
      Я на вахте на капитанском мостике. Наблюдаю.
        И тут вижу, как одному из «пиратов» под сенью загружаемого рыбовоза удалось-таки подкрасться к пограничным весам и стащить небольшую рыбину. Сразу бежать с трофеем нельзя – кубинцы увидит, догонят и отвесят тумаков от души, чтобы и другим неповадно было. Прятать! Куда?! На этом бедолаге лишь туника до пупка да набедренная повязка, как у сумотори. Разница лишь в том, что у смельчака под этой ветошью только то, чем его одарили природа и родители. Делать нечего. Сунул он свою добычу под повязку и стоит, как ни в чём не бывало.
        Надо заметить, что мы ловили и сдавали рыбу ходками: семь дней на промысле в океане ловим и дальше на сутки в порт на сдачу. И опять, и т.д. Поднимаем трал, сортируем улов в ящики, пересыпаем льдом и снегом и в трюм.
        Я это к тому, что рыба хоть и не замороженная, а лишь охлаждённая, но около нуля градусов в ней было. И вот теперь этот «ноль» под набедренной обёрткой везунчика.
        Судно у нас небольшое и крыло капитанской рубки почти вровень с причалом. Рукой до стоящего на берегу не дотянуться, но при желании посредством черенка лопаты поздороваться можно. Так что, догадаться, какой «пожар наоборот», просто-таки криогенный процесс творится сейчас у этого африканца под повязкой, я мог по его лицу. Я чуть ли не физически прочувствовал на себе то, что творилось с ним. Мне прям до слёз стало жалко и себя, и его. (И ради всего святого, не проводите подобные эксперименты над собой и не давайте пробовать такое своим близким.)
        Шаловливый блеск в глазах счастливца от нежданной радости от удачи, постепенно затухал, смешиваясь с физическими изменениями его мимики и всего судорожного чернокожего тела, явно покрасневшего и побелевшего изнутри, всё чаще и резче взбрыкивающегося всеми конечностями и чреслами.  В течение нескольких минут всё это действо окончательно превратилось в самоговорящий танец – некий симбиоз из наших лезгинки и казачка в интерпретации местного фольклориста, рассказывающем о вулкане, который вот-вот взорвётся и накроет ужасом извергнутого всё и всех в округе, также, как Везувий накрыл Помпею со всеми её жителями две тысячи лет назад.
        «Беги, дурак, отморозишь…!» – крикнул я ему. Голова парня быстро сделала несколько оборотов, выбирая наименее опасное для побега направление. Танец «вулкана» подходил к своему апогею. «Бе-еги-и!» – крикнул я ещё громче. И парень рванул, засверкав своими бело-розовыми пятками, да так, как подмигивает семафор на железнодорожном переезде своими огнями, только в несколько раз быстрее. Кубинцы-охранники не то, что растерялись, они не успели сделать буквально ничего, даже развести руками, чем дали беглецу значительную фору на старте.  Жестами я показал обделённым и обойдённым соглядатаям причину такого спринтерского забега. Кубинцы согнулись от хохота и… не стали догонять призёра – они просто не могли разогнуться, признав тем самым его победу.
        Так что к финишу тот счастливчик пришёл первым... с «золотым» трофеем.