сначала картами желтого пасьянса из кармана доктора выпадают ложные воспоминания, вроде того, будто рассказали нечто новое о твоем детстве, и вот, ты уже перебираешь внутренними глазами тонкие пластины памяти, ты, наверное, помнишь, как ворон с киноварными дробинами глаз, в темном венце из армиллярных прутьев клетки, цапнул тебя за младенческий палец, ты, наверное, помнишь, как наблюдал обряд переселения – двор и подъезд пасмурной хрущевки, где, о неутешительная истина, в действительности находились родные лары и пенаты будущего покойника – твои, то есть; впрочем, ворон, скорее всего, не был вопиющей конфабуляцией, и, кажется, именно он заразил мою кровь гнусавым пением зла; я беру скальпель, забытый доктором, и приступаю к отслаиванию себя от мира, желеобразными покровами опадает упругая прозрачная плоть воздуха, мясо чудовищной медузы, сквозь разрыв бессильно шевелит безгубыми челюстями паноптикум мироздания – небо с облаками, подобными скользким глыбам ракушечника под лучезарным стеклом морской воды, оно являет собою географию Персии, только подвижную, где облачные бугристые сгустки стремятся к соитию, словно объемные Мидия и Хорасан, а нависающий сверху пронзительный купорос служит южной дугой Каспийского моря, или, допустим, разрезанный продольно свежий огурец, лакированный влагой, как подтаявший лед; а затем ты – в горле взбухает ужас – запросто, так же прост чистый спирт, перетекаешь в изнаночную вселенную того, отслоенного, там нет красок, спектр образуется градацией плотностей могущества бледного и черного, там обрубленные почти у земли столбы радуги гнутся над горизонтом, точно башни под ветром, но несколько замкнутых колец бесцветного спектра в зените всасывают бытие |
