Первые три дня для меня были адаптивными: днем все хорошо, а ночью в тишине раздавалось мое тихое поскуливание «хочу к маме». Но и там у меня была подружка, Ленка, и ровно через три дня я уже не рвалась домой, а вместе мы распрекрасно шарахались по селу в поисках приключений. Конечно, они были не такие бедокурные, как дома, но все же.
Следом за мной приезжала моя тетушка Фая, старшая дочь бабули, со своими тремя внуками - Сергеем, Аленой и Ириной. Я им доводилась тёткой, что придавало мне важности и я иногда ходила перед ними павлином, хотя племянник был на год меня старше, одна племянница – одногодка, а вторая на четыре года младше. Уживались мы не очень.
- У, городские, понаехали, - косилась исподлобья я на них.
Чем они мне насолили? Да ничем. Просто они жили по расписанию и всегда под присмотром, и в воспитательных целях тётушка пыталась и меня под это подвести.
Представляете, босоногую вечно чумазую, загорелую, дочь степей все-таки, деревенскую девчушку заставить спать в обед. С этим вопросом с самого садика была беда - боролись, боролись, а потом смиренно ждали, когда я вырасту и покину сие премилое заведение. Мыть руки, ноги, особенно пятки, расчесываться. Да какая это жизнь!? Казарма и только. А они были такие белокожие, даже летом, всегда чистые и причесанные, такие воспитанные, даже носами не шмыгали и не размазывали сопли по всей физиономии тыльной стороной ладони.
И я, домовенок Кузя. Я и тётушка два персонажа из этого мультфильма, я – Кузя, а она – Девочка, которая пыталась привести его в порядок. Бабуля и отец в эти воспитательные потуги никогда не встревали – ученые уже были. Мы с ней противостояли честно - один на один.
В очередной раз, уложив своих внуков в обед спать, она решила приняться за меня.
- Марина, давай мой ноги, руки и тоже ложись спать, - пошла она в наступление.
В детстве у меня была привычка выражать свое недовольство всем своим видом. Я опускала голову вниз, как бык на родео, сдвигала брови в одну линию и смотрела исподлобья так, что болели глаза и готовы были закатиться совсем под лоб и больше не выкатиться, сжимала губы, раздувала ноздри. Ни дать, ни взять - Домовой на тропе войны. Перьев и боевой раскраски не хватало только. Не знаю, как я выглядела со стороны, но себя я считала в такой момент убедительной.
Я ничего не ответила на любезное предложение отдохнуть.
- Марина, ну, смотри, ребятишки уже спят. Иди, ложись, - продолжала увещевать она маленького злобного домовенка.
Понимая, что она просто так не отстанет, а меня уже ждала Ленка – нам нужно было срочно исследовать заросли можжевельника за дамбой, а потом на речке искупаться, пошляться по селу, в общем дел по горло, и я пошла в атаку.
- Вот, своих, иди и укладывай, а я не буду! Ишь, понаехали тут и командуют, не буду! – топнула я ногой и еще больше насупилась.
Глаза уже ломило нещадно, я даже испугалась, что точно окосею, но не уступала.
Перепалка продолжалась недолго. В результате поединка тётя Фая ни с чем ушла в дом.
А я так и стояла – вдруг она вернется, а я тут глаза тру и кривлю мордаху от боли. Постояла еще так немного. Все, больше не могу «держать фасон»! Расслабилась и давай глаза тереть, один глаз все-таки закатился под лоб, еле выкатила.
Вышла бабуля.
- Мариночка, ну зачем ты так с тёткой, - гладила она меня по голове и плечам, - она же вон на сколько тебя старше, в бабушки тебе тоже годится! Иди, извинись…
- Не пойду! А че она меня спать укладывала? – опять насупилась я.
Бабуля прижала меня к себе. От нее пахло теплом и добротой.
- Ну, хорошо, не хочешь спать – не спи, просто полежи полчасика, - она тихонько тянула меня к порогу.
Вот бабуле я не могла отказать, хоть Ленка меня ждет, хоть целый мир.
- Ладно, полежу полчасика, - пошла я на компромисс.
Мы зашли в дом, я залезла к бабуле на кровать и плюхнулась к стенке. Она легла рядом, с краю. Лежим. Я изучаю потолок.
- Марин, ты хоть глаза закрой, - пошла на хитрость бабуля.
Но я ее тут же раскусила. Ага, сейчас, усыпите, как же! Но глаза закрыла. Прошло пять минут.
- Все? – распахнула я глаза.
- Нет, еще немножко, - ответила бабушка, всем своим видом показывая, что она дремлет, как и остальные.
Они думали, что своим сонным царством и меня укачают! Ох, уж эти взрослые! Вроде бы взрослые, а такие наивные! В течение этих полчасика я бабулю так достала, что та с радостью выпроводила меня на улицу. Полежала я немного и то хорошо, а ей самой хотелось поспать, на нее сонное царство точно подействовало.
После этого тётушка больше не пыталась меня укладывать спать в обед. А вечером я прибегала домой до такой степени уставшая, что уже с закрытыми глазами обмывала на пороге ноги, добегала до своей раскладушки и плюхалась лицом вниз замертво. До утра.
Вот приблизительно в таком противоборстве и проходили наши дни совместного сосуществования.
***
Как я уже ранее говорила, во всех дворах были летние кухни. И у бабули была. Прямоугольной формы землянка – мазанка, разделенная стеной на две части: первая половина, выходящая окнами на улицу – это кухня, а вторая, задняя часть – баня. В кухне было все, что нужно, чтоб не ходить в дом - не таскать туда песок и не нагонять жары.
В кухне в простенке между двух окон стоял стол, слева от него холодильник, стол со старенькой электрической плитой «Мечта», справа сетчатая кровать, дровяная белоснежная печка, буфет и вешалка.
Мы с бабулей очень любили чаевничать и смотреть в окна на улицу.
Черный чай пили из чашек с блюдцами. Наливаешь из чашки горячий чай на блюдце и с долгим громким звуком засасываешь его, кладешь в рот кусочек рафинада, который она заранее наколет щипчиками на маленькие кусочки, и опять засасываешь чай.
Бабуля варила необыкновенно вкусный калмыцкий чай, со сливочным маслом и солью – его пили строго из пиал. Для нас это был целый ритуал, как у китайцев, а городские этого не понимали. Для них чай как чай, пили все из чашек, об пиалы пальцы обжигали.
Что они в этом понимали?
***
В прежние временя Астрахань была щедра на огромные, по-настоящему, сладкие сахарные арбузы, ароматные мясистые помидоры и на настоящую черную икру.
Я больше всего любила зернистую. От ястыковой (жировой по–другому), нити жирка застревали в зубах, а паюсная (прессованная как сыр) неприятно липла к зубам, а зернистая – то самое! И опять же, белужья – больших размеров серые икринки были слишком жирные, севрюжьи – мелкие, а осетровая – самое то, что надо.
Меня никто не ограничивал в количестве употребляемой икры. Берешь кусок хлеба, накладываешь на него бугром икру, наливаешь горячий сладкий чай и все - ты на седьмом небе от вкуснятины.
А городские? Сядут рядком, как курята, в руке по тонкому кусочку хлеба, на нем размазана чайная ложка икры, и жуют в сухомятку. Разве так едят икру!? Эх…
***
Во дворе росла клубника. Бабуля вставала раньше всех, шла к грядке и собирала на блюдце самые крупные спелые ягоды, мыла, посыпала их густо сахаром и накрывала пиалой. Это для меня.
Она никогда меня не будила по утрам: во сколько встану – во столько и встану. Я просыпалась, шлепала в ночнушке босиком из дома в кухню, зевая и потягиваясь по дороге и еще не умываясь, залазила на свой табурет, а она мне клубнику на стол ставила:
- Ешь, моя хорошая!
Я уплетала ягоды и таращилась в окошко: кто прошел, куда пошел...
Столько любви и нежности было в ее стареньком глазе. Так уж случилось, что второй глаз ей выбили, а стеклянный не прижился.
И я ела, я никогда больше в жизни не ела такой вкусной ароматной клубники! Бабулечка моя!
После бабули просыпалась тётушка и тоже шла к клубнике, собирала, что осталось, и тоже посыпала сахаром для своих внучат. Но ее ягоды были уже мельче. Однажды она спросила у бабули:
- Мам, ну вот почему ты собираешь клубнику для Маринки и никогда не соберешь и для моих внуков заодно?
- Маринка – моя внучка, а они – твои, вот и собирай сама для своих, - отвечала просто бабушка.
Почему она собирала только для меня? Может потому, что старшие внучки были уже замужем и имели своих детей, а я маленький поздний последыш с разницей в двадцать пять – тридцать лет с ними?
Я любила бабулю. И тётушку свою любила, могла повздорить с ней, а потом обязательно поласкаться, ее добрые серо-голубые, немного лукавые, глаза смотрели на меня всегда с прищуром сквозь толстые линзы очков.
