Ну, если уж началась зима, то – началась. Как с ночи снег валить начал, так, словно обезумевший обжора, и не может остановиться весь день. Вот и вечер облизал своим кошачьим языком землю, а снежное покрывало всё пухнет. И деревьям тяжело с непривычки, они бы и попросили:
- Стой, остановись, пожалуйста, дай отдышаться-то!.. – да не могут: рты снегом залепило.
Пошла зима вразнос!.. Ээээх!!.
Вот так и Лёлька сегодня как начала с утра пить, так весь день и прикладывалась к бутылке. И не закусывала даже. За день, кажется, и крошки во рту не было. Всё за окно выглядывала – тем и сыта была.
Это от отца у неё, наверное. Тот мог вот так вот «зафестивалить», бывало,- и на неделю. Близкие тогда только «кхекали» и головами покачивали: и почему так вот, вдруг, и без всякого повода.
А у Лёли повод был.
Вернее,- так: сын у неё был таким поводом.
У них на соседней улице Галка живёт. Четверо детей у той Галки. И все от разных мужей прижиты. Лёля и не заметила, как сын стал к Галке захаживать. А она ещё и на восемь лет старше её Лёнечки! Увела, гадина, увела, сманила сына. Вчера он мать так и огорошил: люблю… не могу… и детей приму…
Лёля сына и просила, и уговаривала, и «дураком безмозглым» обзывала, и насмехаться над ним пробовала – ничего не помогло. Тогда пустила в ход последний аргумент:
- Или я, или эта стерва!..
Лёнька молча одеваться стал. Потом уже, когда за ручку дверную взялся, обернулся и через плечо сказал, да так спокойно, что Лёля поняла – не шутит:
- Она, мать, конечно!..
И дверью хлопнул, как гвоздь забил. Пошёл от дома родного, в котором на свет появился, рос в котором, отца в котором, на охоте погибшего, вместе с ней хоронил, откуда в армию ушёл и куда вернулся, и даже не оглянулся.
Лёля тогда сама, босая, простоволосая, за ним на крыльцо выскочила и в спину ему прокричала:
- Так и знай, Лёнчик, что это ты мать в петлю загнал.
Он, вроде бы, на секунду остановился, а потом, всё так же, не поворачиваясь, слегка плечами пожал и пошёл дальше.
Лёля всю ночь у окна просидела да в окно глядела. Всё ждала: вдруг испугается грех на душу брать и воротится к матери.
Так и не воротился.
А в самой середине ночи снег пошёл, словно бы заметая дорогу для Лёньки к отчему крыльцу.
Лёля сидела, сидела и плакать начала. Плакала и плакала. Потом уж, к утру ближе, и слезы пересохли. Она открыла тогда бутылку водки, которая, как в любом русском деревенском доме была, как твёрдая «жидкая валюта», которой за всё расплатиться можно. Лёнька у неё в рот этой гадости никогда не брал, потому Лёля и не опасалась в доме зелье держать. Ну, так вот, открыла бутылку и пить начала. Хоть раньше к водке и не прикасалась.
И глотала горькую, как святую водицу. И всё вспоминала, каким же Лёнечка ребёнком славным рос. Каким был в доме для неё помощником. Она ведь после смерти мужа, Сашеньки, только из-за сына и жить-то осталась. Было ради кого. И сам Лёнька тогда на себя всю мужскую работу в доме добровольно взвалил. Для того, чтобы мать одну не оставлять, после школы и в город, дальше учиться, не поехал.
А когда в армию ушёл, так письма ей писал длинные-предлинные. И почти каждый день. Писал, как ему служится, какие у него там товарищи появились. Книжки, которые прочитал, фильмы, которые посмотрел, подробно ей пересказывал. А Лёле всё про сына интересно было.
Вот и сегодня, уже под утро, взяла стопку его писем, тех, что из армии, разложила на столе и начала перечитывать. Пила водку и перечитывала. И снова читала и водку пила.
Так и день прошёл. А Лёля все сидела, пила, плакала и себя жалела. Сначала, ночью ещё, Лёньку ненавидела, но долго ненавидеть не смогла. Он же сын ей, а она ему мать. А потому…
Опамятовалась. Что же сидит она тут, себя жалеет да Галку-разлучницу клянёт? Сама, своими руками яму между собою и сыном всё глубже и глубже делает.
Встала. Умылась прямо во дворе у колодца. И снег всё падал и падал по всему миру. Падал он и на Лёлю, потому что и она была частью того самого мира. И словно бы остужал горячую её голову.
Умылась, значит, переоделась в лучшее, что у неё в нехитрых туалетах было, и к сыну на поклон пошла. К сыну и жене его, Галке непу… прости, Господи, за слова грешные!..
Когда калитку затворяла, чуть замешкалась: снегу-то намело чуть не по колено, а почистить было уже некому. Тут мимо соседка, Дарь Семёновна, по улице шла:
- Далеко ли собралась, Елена Максимовна? Здравствуй, тебе.
- Здравствуй, соседка. Нет, рядом тут, на соседнюю улицу. Иду сына …- помедлила чуть…- и внуков проведывать.
И тут будто вспомнила. Вернулась в дом, открыла скрипучую створку буфета, набрала из вазочки пригоршню полную конфет-карамелек, что всегда в доме на случай гостей держала, сунула в карман пальто и снова пошла к выходу…
|