Ничьи дети

    НИЧЬИ ДЕТИ.

    Нет, теперь-то уже, конечно, этот приют обрел официальный статус детского дома, и наверняка прикреплен к какому-нибудь фонду, я уверена.
Но на тот момент он был в неопределенном положении некой стихийной саморазвивающейся структуры и, видимо, ждал своей участи.

     Все началось с того, что, выходя из храма, я увидела вывешенное там объявление о том, что детскому дому по соседству нужны настольные игры, вещи для мальчиков от двух до пятнадцати лет, и книжки. Телефона не было, но был адрес, и на следующий день я, собрав все, что можно было собрать, плюс всякие варенья, соленья, компоты, фрукты и прочее, взяла такси и поехала туда. Я увидела неотремонтированное, но вполне вместительное здание, стоящее в живописном неухоженном палисаднике. Была условная ограда с калиткой, которую никто не охранял. Вход был открыт, и я со своими неподъемными сумками вылезла из такси, и, оставив сумки на улице, пошла узнать, что и как. Навстречу мне выбежали несколько мальчишек. Объяснила, что привезла игры, книжки, вещи и сласти, сумки мгновенно были подхвачены и унесены внутрь, меня тоже проводили туда. Внутри были обшарпанные стены, два проваленных дивана, разбитое пианино в огромным холле с грубо сколоченными обеденными столами. На них стояли разнокалиберные чашки, тарелки с печеньем и кусковым сахаром. За столом сидели пятнадцать или двадцать мальчиков совершенно разного возраста. У ребят был полдник, пригласили к столу, но решила отказаться – еды и так было немного. «Мама, ты что – нельзя отказываться, если тебя зовут трапезничать», – прошелестел чей-то голосок, резанувший меня словом «мама». 
     Я ошарашенно села за стол, и тут же появились мои фрукты, компоты, варенья и вкусности, разложенные по тарелкам, стол стал заметно богаче. Дети кинулись к угощенью, но строгая тетенька осадила их. В эту минуту зашел священник, с которым встречались в храме и прочел молитву. Все дети читали стоя вместе с ним, я придурковато молчала, потому что не знала слов. «Мама, почему, ты не ешь? Надо угощаться, а то нехорошо», – повторил тоже голосок, я резко обернулась и увидела мальчишку. Ему было лет пять-семь, он был очень, очень худенький, глазки не были сфокусированы, поэтому я не могла понять, смотрит он на меня или нет. Он залез ко мне под руку и стал грызть сушку, обмакивая ее в варенье.
     – Как тебя зовут, мой хороший?  ¬– спросила я.
     – Я – Лёня, а ты – мама, – несколько раз уверенно кивнул головой мальчик. Меня ударило током, абсолютно не была готова к таким испытаниям. Ни пить чай, ни есть я не могла. Попросила ребят постарше отвести к директору или к любому администратору.
Директором оказался невысокий мужчина с усталыми и мудрыми глазами, на его столе стояла чашка чая и блюдце с моим вареньем. Я спросила, что еще могу сделать для детишек. Он тяжело вздохнул и сказал, что они рады любой помощи, потому что пока их статус не определен официально, они собирают мальчишек, которые оказались в тяжелой ситуации – из подвалов, с вокзалов, из заброшенных домов и пытаются их хоть как-то социализировать. Нужны няни, воспитательницы, учительницы - кто угодно, готовый помочь. На тот момент я как раз не работала, и неожиданно для себя предложила заниматься с детишками английским. Директор, которого тут все звали папой (а любую женщину из персонала – мамой), сказал:
     – Прошу Вас, не обольщайтесь, дети очень сложные, с поломанными судьбами в их возрасте. Они лживые, жестокие, недолюбленные, брошенные, преданные всеми. У каждого – свой опыт выживания, и не самый простой. Будьте реалисткой, не верьте им, не включайтесь в жалостливые истории, а, главное, не оставляйте сумку без присмотра.
Попросила – нельзя ли, чтобы меня не называли мамой, но он казал, что здесь такая традиция.
     – Вы попробуйте прийти пару раз, потом вам все станет ясно, и мы поймем, если вы откажетесь.
     В полном ауте пошла вниз, в сопровождении нескольких ребят. Среди них был Лёнечка, который крепко держал за руку и требовал обещания прийти еще. Но я вовсе не была уверена.  Я пребывала в полном шоке, если честно, мозг взрывался, и сильно потряхивало. «Мама, а когда ты придешь? Завтра? В понедельник? Во вторник? Приходи, мы будем ждать» – сердце рассыпалось на миллион осколков. Донести пустые сумки и поймать такси вызвался Максим.
     Максим был взрослым, красивым и ухоженным парнем лет пятнадцати, одетым в дорогие фирменные вещи. Папу Максима посадили за сбыт наркотиков, бабушка лежала в больнице, а мама исчезла в неизвестном направлении. Максим обладал дорогим телефоном, ноутбуком, плеером и трезвым взглядом на происходящее. Провожая меня до такси, он попросил: «Если вас не затруднит, вот имейл - это американская семья, которая хотела меня усыновить, напишите им, спросите, что и как. Я здесь, ясень пень, не останусь. Мне нужна хорошая другая жизнь. Если не получится, я все равно сбегу, просто чуть позже, надо оклематься!»
     Я написала приемным родителям, но они, плавая в реверансах, сказали, что Максим слишком взрослый и никак им не подходит, не смогла ему сказать об этом. Максим сказал, что, если буду преподавать у них английский, он будет лучшим учеником. Так и было, потому что он твердо знал, чего он хочет. Он был единственным, кто не называл меня мамой.
В моей группе был Паша, который, по сути, был старостой, всех гонял, строил, и дико боялся, что я уйду. Паша жил некоторое время в подвале с собратьями по несчастью и двоих из них притащил в детский дом. Ему было тринадцать лет, и он знал о жизни ровно в пять раз больше, чем я.
Еще в группе был Саид. Ему тоже было тринадцать. Несколько месяцев жил на вокзалах, и что ему пришлось пережить, я могу только догадываться. Саид вгрызался в обучение, как сумасшедший, и не обладая талантами, он брал хваткой и целеустремленностью.
Другим моим учеником был Сережа. Мама и папа Сережи сидели в тюрьме, бабушка и дедушка умерли. Сережа был очень ласковым и старательным мальчиком, хоть и не обладал особыми талантами.
     Паша привел друга Валика. Валя был из тех, о ком говорил директор, что надо блюсти сумку. В первый день у меня пропали сигареты и сто рублей, я подумала, что забыла сигареты дома, но Паша с Сережей разоблачили похитителя, и хотели его жестоко побить, но я удержала.
Было еще несколько хороших способных ребят, которые очень старались.
     И, конечно, невзирая на неподходящий возраст, всякий раз в группу приходил Лёнечка, не попадая глазами никуда, и волоча за собой тяжеленный рюкзак. Лёнечка не понимал заданий, и я каждый раз давала ему специальные уроки – найти буквы, выучить пару строк, написать слова. Он делал это с таким рвением и страстью – дергал за рукав, спрашивал, все ли хорошо, так, что все мои ученики громко его хвалили.
Директор строго запретил приносить игрушки, мотивируя тем, что дети передерутся, но я придумала конкурс с призами и игрушки все же принесла. Каждому досталась чудесная игрушка, и, кроме того, шоколадки, которые я попросила разделить между всеми. Лёнечке достался мишка с конфетами в мешке, и он, долго глядя на него, вдруг заплакал.
     –Что, милый? – испугалась я.
     –Он отдаст конфеты и ничего не останется! – рыдал Лёнечка.
      –Ничего, – утешала я, – мы еще принесем. И принесла.
      Я пришла к директору и попросила отвести ребят погулять и сходить в боулинг; было дико, что дети ничего не видят, кроме школы и церкви. Он долго думал и все же согласился. Мы пошли в парк. За время прогулки мы чуть не потеряли Валика и Сережу. Но они вернулись. В боулинге мы потеряли Пашу. Максим снисходительно сказал, что я очень наивная. И если бы он так меня не уважал, то свинтил бы тоже.
Саид побил все рекорды в игре, но жался ко мне, как теленок, потому что очень боялся потеряться. Лёнечка кидал шар при поднятых бортах и ликовал, что всегда сбивает кегли. После нахождения сбежавшего Паши, я психанула и закурила. Паша сидел рядом, обнимал меня и говорил:
      – Мам, ну Павелецкий вокзал – вотчина моя, бес попутал, прости, я ж ненадолго. Кстати, ты вот куришь, а я курить в десять лет бросил! Я смог, и ты сможешь!
       Я чуть не дала ему по башке, как только представила, что бы от меня оставил директор, если кто-то из них убежал бы.
Заказав море попкорна и кока-колы, которые строжайше запрещал директор, смотрела, как дети отрывались и кайфовали, и чувствовала угрызения совести.
      – Мама, я всегда хочу быть с тобой и ходить в болин, – сказал Лёнечка, прижимаясь ко мне. Сердце мое разрывалось.
Придя домой, я бросилась к мужу с просьбой взять Лёнечку, на что он резонно ответил, что… первое, второе и третье…. «Ну хотя бы на выходные» – молила я. «Душа моя. Мы всегда в ответе за тех, кого приручаем» – озвучил он известную цитату.
      Однажды я пришла на урок, но директор сказал, что в школе ветрянка и поэтому карантин. С сожалением оставив все игрушки на конкурс, отправилась домой.
      На следующий же день мой сын заболел ветрянкой, которую я принесла из детского дома. Он горел в температуре, а я, мучаясь комплексом вины, молилась о том, чтобы всё обошлось.  Рисовала ему зеленкой жирафиков и тигрят, читала его любимые сказки, поила целебным чаем, обещала себе, что никогда больше не пойду в детский дом, чтобы не приносить в жертву другим детям здоровье моего собственного сына.
     Через три недели сын поправился, а через месяц я вышла на работу. В выходные повезла ребятам английские книжки. И конфеты. И печенья. И зефирки.  И кучу игрушек. Мне сказали, что занятий не будет, а еще, что Максима забрала мама, которая вот-вот выйдет замуж за иностранца. Паша сбежал. А у моего любимого родного Лёнечки нашлась тетя, которая забрала его в Томск. 
      Так и закончилось мое участие в судьбе ничьих детей, но сколько бы времени ни прошло, где бы я не была и что бы не делала, они всегда в моем сердце и в моей памяти. Максим. Паша. Сережа. Саид. Валик. И, конечно, Ленечка - как он там, дорогой мой?