… На стене вывеска такая. Строгая и красная: «Детский дом № 666 (для детей сирот и отказников)» Ну, ещё мелко внизу приписано, что город такой-то…
А рядом с вывеской, справа от входа, окно. И к нему прилипли две мордашки. Стекло грязное, забрызганное весенним дождём, а потому и не разглядишь сразу, кому они принадлежат. Мальчишки, кажется… Или… Нет, мальчишки, точно. Один чуть старше, лет десяти. Другому нет, наверное, ещё и семи. На меня, входящего в двери их дома мужчину, они едва взглянули.
Сюда прибыл с инспектирующей проверкой. Не думаю, что им не интересен потому, что знают, кто я. Догадываюсь: это ведь они мам ждут и друг другу «прошлое» своё, которое вряд ли помнят, рассказывают.
Рассказывают и врут безбожно, как им хорошо было с мамами, как те не хотели их сюда отдавать, но дядьки злые из органов опеки вместе с толстыми тётками, которые все, как на подбор, блондинки с золотыми зубами, силой отняли их у мам и сюда привезли. Но мамы-то их, конееечно, найдут скоро и заберут отсюда. Просто живут они в большом таком городе (забыл, как называется!) и не знают, бедные, что сыновья их тут ждут, в этом маленьком, забытом не только Богом, но и Дьяволом городишке. Но найдут скоро и увезут в свой большой город, где они живут на тринадцатом этаже и у них в подъезде целых два лифта. И когда они к себе домой поедут, сначала на автобусе, потом на поезде, а дальше – даже на самолёте, мама будет всё время из сумки вынимать зефииир в шоколаде и всё время говорить:
- Кушай, сынок, кушай…
А они будут пополам ломать и вторую половинку мамам своим протягивать, чтобы поделиться своим сладким счастьем. А мама будет обманывать и говорить:
- Я не хочу, у меня зубы болят. Ешь сам, ешь, сынок! А хочешь, я тебе мандаринку очищу?..
И когда они поедут, а потом и полетят, а потом ещё и на лифте прокатятся, то придут в свой дом, где есть у каждого своя отдельная комната, половина которой завалена игрушками. Придут они с мамой, значит, а их там папа ждёт. Вот папа и скажет:
- Как же ты вырос, сынок мой! Раздевайтесь быстро, я уже чай вскипятил. Будем его пить втроём, с тортом.
- А торт, знаешь, какой мой папа купил? Круглый такой, как шар. Как глобус в географии, видел? И на нём все-все океаны и суша сделаны! Из чего, из чего… Из мармелада, конечно. И звери разные, какие только на земле живут. А они – из шоколада.
А когда ночь наступит, и папа меня на руках в мою комнату отнесёт, потому что ведь я же устану и усну прямо за столом, я его за шею обниму и, знаешь, что скажу ему? Я ему скажу, шёпотом:
- Папа, а можно я с вами с мамой на большой кровати спать сегодня буду?
А папа мой, он же, знаешь, какой у меня добрый, скажет мне:
- Конечно, можно, сынок. И всегда, когда захочешь, будет можно…
… Я, стоя в коридоре, прямо заслушался этой проникновенной фантазией старшего из ребят. А маленький… Маленький положил голову на скрещенные руки и глаз не отрывает от рассказчика. Даже нос вытереть забыл. И жидкие детские сопли (замечательные сопли!) текут на рукав его рубашки…
И за то, что он слушал благодарно и не перебивал, старший, чуть призадумавшись, добавляет:
- А назавтра, когда мы поспим и снова на кухню пойдём торт есть, я, знаешь, что маме с папой скажу? Я им скажу: «А давайте ещё и моего друга Валюшку из детдома заберём? Он же мне как брат. Вот и будет у вас два сыночка!..»
Ладно. Работать же надо. Вхожу в канцелярию, а оттуда в кабинет директора. Здороваюсь. Меня тут ждут, знали о проверке, а потому все бумаги приготовили. Но начать мне всё мешает эта трогательная исповедь, которую только что слышал. Опытная директриса, отработавшая здесь уже 36 лет, спрашивает:
- Ничего вам больше не нужно, Пал Семёныч?
- А?.. Нет, кажется, ничего… Хотя, знаете, Раис Сергевна! А принесите-ка мне личные дела двух мальчишек, что сейчас в коридоре у окна стоят…
Услужливая директорша метнулась в коридор, мимоходом наорала на ребят, чтобы «не шлындали по дому, а шли к себе на этажи», затем пошуршала в канцелярии и положила передо мной две серых папки.
- Всё? Ничего больше не нужно? Ну, не стану вам мешать,- не совсем внятно прошамкала она, потому что мешали плохо сделанные золотые зубы во рту, и исчезла из кабинета, целомудренно притворив за собою дверь.
Открываю верхнюю папку и по фото вижу, что это личное дело старшего. «Семён Ильич Кухта». Да, точно, ему сейчас десять, месяц назад исполнилось…
Читаю и понимаю, что… что… что мама за Сенькой не приедет никогда.
Потому что после совместного распития спиртных напитков супруг убил её с особой жестокостью, а сам лёг спать. И годовалый Семён почти сутки надрывно кричал и кричал у себя в цинковой ванночке, где родители оборудовали для него «спальное место», потому что другой мебели к этому времени в доме уже не было. Сами они спали на полу.
А Сеня звал и звал хоть кого-нибудь из людей, потому что хотел кушать и просто жить…
… Захлопываю папку, потому что дальше читать не могу.
Несколько минут курю у окна, а потом открываю папку маленького. Его Валюшкой зовут. Валюшкой Пименовым.
«Биография» ещё короче. Имя и фамилию дали в детском доме, на пороге которого его и нашли зимой. «Сердобольная мамаша», чтобы младенец до утра не замёрз, сунула его в большой старый валенок – «пим» на местном диалекте. Но ребёнок всё же простудился. Лечили его долго, но выходили…
Правда (так написано было в личном деле), с тех пор он склонен к простудным заболеваниям и хроническому насморку…
|