Небо провисло серым брезентом полотнищ палатки, на который упали сотни дождевых капель. Палатка скукожилась и прогнулась, готовая завалиться вовнутрь, но пока ещё держится, стоит на какой-нибудь лесной опушке, с краю. Выйти из этого утлого пристанища и погулять по мокрому лесу даже в голову не приходит: внутри неуютно и холодно, снаружи ещё более скверно. И сидишь в бессмысленном ожидании, хотя ведь и так ясно, что переждать ненастье не получится, а дальше становится ещё хуже. Палатка всё менее и менее устойчива, а лес вокруг всё мокрее. А до уюта и тепла так далеко, потому что сам ведь забрался в этот глухой угол, чтобы подальше от людей, от суеты и надёжности бытия. Чтобы в тишину и покой. А этого-то как раз и не получилось.
Нет тишины. Нет покоя. И жизнь перестала быть жизнью, а превратилась в покорное оцепенение, где время отсчитывают не часы, а удары капель о брезент над головой.
Так теперь жил Стёпа. И уже давно.
Самое страшное в такой жизни так это то, что она подавляет волю и желание выбраться, что-нибудь предпринять для своего спасения. И трагический финал уже не кажется таковым, а становится только вопросом времени. Судьба и время слипаются воедино, и перестаёшь уже чувствовать две эти условные категории по-отдельности.
Скоро год, как Степан в детском доме. Но так и не привык, так и не обтесался. И каждые выходные маму ждёт… потому что она не виновата в том, что Стёпа здесь оказался.
Ведь она и плакала, и просила его сколько раз не связываться больше с этой компанией. Он давал обещания и обеты, клятвы и заверения. Но стоило выйти во двор, как всё начиналось по кругу.
Сначала, это ещё до школы, они курили за гаражами, потом уже пиво попробовали. Стёпе не нравилось ни то, ни другое, но он понимал, что – нужно, а потому курил вонючие сигареты и прикладывался к горлышку бутылки с отвратительным зельем.
И пьяным ему быть было совсем не интересно: начинал видеть плохо и всё время икал. Перед тем как идти домой, делал двадцать приседаний и столько же отжиманий. А когда приходил домой, то говорил маме, будто у него болит голова, и сразу ложился спать. Мама делала вид, что верит, а потом, ночью уже, Стёпа слышал, как она у себя за шкафом плачет и шмыгает носом.
Утром Стёпа просил у неё прощения и до самого вечера верил, что так и будет жить, как утром обещал маме. На уроках в школе даже руку поднимал и, случалось, получал даже четвёрки… с минусом, правда.
Но вечером выходил во двор, а жизнь там текла по своим особым законам, которые были куда как жёстче чем те, что царили в Стёпином с мамой доме. А потому эти домашние законы они сразу отменяли и перечёркивали.
И всё повторялось. И вновь всё шло по кругу…
Стёпа говорил себе, что всё это понарошку, что он так делает только для того, чтобы не потерять друзей и не стать в их глазах «бабой». А потом уже и этого не говорил, а просто делал как все…
Когда они вчетвером пошли на тот ларёк, Стёпа даже особенно не волновался, потому что рядом с ребятами страшно ему никогда не было. И делали всё быстро и слаженно, как будто и не в первый раз. И подъехавшую неожиданно милицию даже не очень испугались. Стёпа, по крайней мере.
Парни-то моментально сыпанули в ночь, между домами и газонами. А Стёпа остался. И на все вопросы, и сразу и потом, отвечал, что был он один, что сам всё это и придумал, что никого вокруг не видел. И после уже, при свидании, даже маме ничего не сказал.
А сам себе всё повторял и повторял:
- Я не предатель, я не предатель, я не предатель…
Это было не трудно. Держаться не трудно. Просто нужно верить в то, что от тебя зависят и другие. И этим другим может стать хуже от того, что ты скажешь. Вот и всё. И не нужно говорить. Молчать нужно.
Когда на комиссию по делам несовершеннолетних они пришли вместе с мамой, то Степан и там молчал всё. Только иногда говорил, что больше так не будет делать никогда…
Мама сначала тоже всё время молчала и молчала. Только плакала без звука и сморкалась в маленький платочек, который всё время в руках мяла. Плакала и плакала. Плакала и плакала. И на Стёпу ни разу не взглянула…
… А потом, когда ей предоставили слово, встала и, опять не глядя на Стёпу, сказала:
- Заберите его у меня. Я не справляюсь. Не могу больше. Все бумаги, какие нужно, я подпишу…
Стёпа ушам своим не верил и всё думал, что мама это так сказала, чтобы милиционеры и толстая уполномоченная от неё и от Стёпы отстали. И всё время мамин взгляд ловил, чтобы прочитать в её глазах, что она это так просто, схитрив, сказала…
И знает Степан, что когда мама к нему придёт (а она обязательно придёт! И не скальте зубы!! И не улыбайтесь!!!), то первое, что он сделает, так это спросит у неё:
- Мама, ты же пошутила?..
Если не спросить об этом, то своды палатки не выдержат натиска дождя и обрушатся на него и придавят к земле. Тогда и сам Стёпа землёю станет. Мокрой, раскисшей, неплодородной грязью…
|