Курсанты 50-х (Продолжение 17)

ОЛЕГ  ВАЙНТРАУБ

КУРСАНТЫ 50-х

(автобиографическая повесть. ПРОДОЛЖЕНИЕ)

О большем я в то время и мечтать не мог. Это было настоящее счастье! С опаской покосился на светящиеся стрелки часов. Был уже третий час ночи. Нужно было уже прощаться. Как не хотелось отпускать девушку домой, и самому нужно было возвращаться. Автобус на Кировоград уходил в 6-30 утра. Спать-то оставалось всего ничего.
Еще несколько поцелуев и мы расстались. Я уходил со знакомого двора, чувствуя огромные сильные крылья за спиной. Меня словно несли эти крылья счастья.
Не успел я пройти несколько десятков шагов, как увидел знакомую фигуру Павла. Верный друг все это время ждал, пока мы отдавались своим чувствам.
- Прости Паша, что я так долго. Нужно было очень многое ей сказать.
Друг ничего не ответил, и всю дорогу до дома мы прошли молча. Мать Павла постелила нам в беседке во дворе дома, за что ей я был особенно благодарен. В доме было жарко и душно, а здесь хорошо и уютно под теплым одеялом. На столе нас ожидало молоко и вишневый пирог. Друзья хорошо перекусили и завалились спать. Павел вскоре засопел, а ко мне сон никак не шел. Я закрывал глаза и старался снова и снова вызвать в себе те ощущение, которое я почувствовал, когда впервые коснулся губ любимой девушки. И даже воспоминание об этом, как слабая тень действительности, вновь и вновь согревали душу и волновали кровь. На память пришли стихи Надсона:
“Только утро любви хорошо: хороши
Только первые, робкие речи,
Трепет девственно-чистой, стыдливой души,
Недомолвки и беглые встречи,
Перекрестных намеков и взглядов игра,
То надежда, то ревность слепая;
Незабвенная, полная счастья пора,
На земле - наслаждение рая!..
Поцелуй - первый шаг к охлаждению: мечта
И возможной, и близкою стала;
С поцелуем роняет венец чистота,
И кумир низведен с пьедестала”.
Ну, уж нет, Надсон! Ничуть не низведен. Скорее наоборот. Еще выше поднялся, еще прекрасней стал образ любимой девушки.
Насколько целомудренной и чистой была его любовь, что целуя ее, воспаляясь сам до предела, я ни одним жестом, ни одним движением не оскорбил ее девичью чистоту. Руки мои не бродили по ее телу, а только нежно прижимали ее за плечи. Губы мои касались только ее лица, губ, глаз и открытой шеи. Я был так воспитан, что даже не допускал мысли о том, чтобы разрешить себе какую-либо вольность. И особенно с ней! И вовсе не потому, что не жаждал интимных отношений с женщинами. В своих юношеских мечтах я даже очень далеко заходил в своих отношениях с девушками и женщинами. Мне уже не раз снились эротические сны. Нет, настолько чистым и прекрасным был для меня созданный мною же образ любимой девушки, что я не мог пока даже себе представить, что можно ее грубо оскорбить, добиваясь интимной близости буквально при первом же свидании. А может быть это все было от того, что я был еще большим ребенком? Насколько же за эти годы изменились нравы. Только сегодня в интенете я прочитал полемику нужен ли секс на первом свидании. Как же все опошлилось. Поддаваясь порывам своей плоти, мы обедняем себя. Все высокие чувтва настоящей любви заглушаем голосом крови. Но каким же все-таки прекрасным и волнующим был этот первый поцелуй! Да, Виолетту я целовал в первый раз.
А тогда я вспоминал об этом своем первом поцелуе, лежа рядом со своим другом детства под украинским августовским небом после такого знаменательного события в своей жизни. И в ту ночь мне так и не удалось уснуть настолько меня потрясло и взволновало то, что произошло с мной вчера вечером. Я снова и снова перебирал в памяти каждый шаг, каждый жест, каждое слово, прокручивая все события вчерашнего дня.
Наступил рассвет, я тихонько поднялся, собрался и только тогда разбудил Павла, чтобы попрощаться.
В автобусе по дороге в Кировоград дремал, придаваясь сладким воспоминаниям.
В ту пору областной город Центральной Украины имел всего лишь грунтовой аэродром, на который садились и взлетали легкомоторные самолеты типа АН-2. Специального рейса Кировоград – Харьков не было. До Харькова можно было добраться только попутным самолетом с пересадкой в Днепропетровске. А до Днепропетровска был рейс из Умани с посадкой в Кировограде. Диспетчер в аэропорту сказал, что самолет из Умани вышел, но сведений о том, сколько пассажиров летят только до Кировограда, и есть ли свободные места в нем, он не имеет. Когда приземлится самолет, тогда все станет известно. Пришлось ждать посадки.
Мне повезло. Одна пассажирка вышла, место ее освободилось. Мне впервые пришлось лететь на АН-2. Кресел, в обычном понимании этого слова, не было, вдоль левого и правого борта самолета были расположены металлические сидения в виде лавок для пассажиров. Я занял освободившееся место у правого борта. Вошел экипаж. Командиром корабля оказалась гром-баба, женщина лет сорока, эдак килограмм под 120 весом. Вторым пилотом, штурманом и бортмехаником у нее был щупленький мужичок небольшого роста. Когда они шли от здания аэропорта к самолету, вместе они представляли собой очень живописную картину. Командир шла в широких комбинизонных брюках с подтяжками, шагала широко, раскачиваясь при ходьбе из стороны в сторону. Своим видом она напоминала артиста Бориса Андреева в фильме «Трактористы». Рядом с ней мелко семенил не то юноша, не то мальчик. Они вошли в самолет, продолжая о чем-то громко спорить. Командир вошла в пилотскую кабину, а второй пилот стал снимать чехлы и заглушки. Взодной люк не запирался, его замок был неисравен, и второй пилот, он же бортмеханик, вынужден был привязать дерь проволокой.
Чихнув пару раз, мотор заработал, и самолет порулил на взлетную полосу. Отчаянно взревев, самолет рванулся вперед и побежал по грунтовой полосе. От этого резкого рывка всех пассажиров бросило назад, в сторону хвоста. Они едва удержались на своих местах, отчаянно вцепившись в сидения. Полоса была неровной, самолет то и дело качало и подбрасывало на ухабах. Наконец он оторвался и начал плавно набирать высоту. Летное поле закончилось, за ним начинались квадраты колхозных полей. Самолет летел на небольшой высоте, а время было около полудня. В этот час в воздухе наблюдается максимальная болтанка. Самолет то вдруг бросало резко вверх, то он проваливался куда-то в воздушную яму. От бросков вверх у пассажиров темнело в глазах, а когда он уходил резко вниз, желудки подкатывали к самому горлу. Уже через 15 минут полета все стали скучными и зелеными. Многие потянулись за бумажными пакетами. Все это продолжалось в течение всего полета, все 2,5 часа, показавшиеся мне вечностью. Я не лучше других чувствовал себя в этом полете. Но на мне была форма курсанта авиационного училища, и поэтому я просто не имел права показывать остальным, что я страдаю от этой болтанки. Мне было даже страшно подумать, что через час с небольшим мне снова придется подыматься в воздух, продолжая дальше свой путь до Харькова. На мое счастье, мой рейс отменили. Очередной рейс на Харьков был только вечером. Рейс этот выполнял уже самолет Ли-2. Он был больше, удобнее, оборудованный настоящими авиационными креслами для пассажиров. Полет шел на большой высоте, и к тому же ночью, когда уже нет никакой болтанки.
Пока я ждал своего рейса, вымотанный до конца этим полетом и бессонной ночью, улегся там же на траве летного поля на солнышке, обдуваемый легким ветерком, и хорошо поспал.
До Харькова полет прошел нормально, а всю дорогу в автобусе до Купянска, провел в воспоминаниях о самых прекрасных минутах своей жизни. Теперь мне хотелось поскорее проявить пленку и начать печатать фотографии, чтобы снова увидеть милый образ любимой девушки.
Буквально уже на следующий день пленка была проявлена, и вечером после ужина с мамой мы заперлись в комнате печатать фотографии. Вот появилось первое изображение. Эту фотографию я увеличил, сделал крупным планом, только ее портрет. Постепенно в лучах красного фонаря на белом листе фотобумаги стали проявляться до боли знакомые черты. Вот появились эти глаза, которые так нежно, как мне казалось, смотрели только на меня. Эти губы, которые я так страстно целовал всего два дня назад. Неужели это было все на самом деле? Не приснилось ли мне все это?
И вот только теперь мне пришла в голову мысль, почему я не задержался тогда там, почему уехал так срочно? Куда я так спешил? Ведь никто меня в спину не гнал. Впереди был весь отпуск, Павел только был бы рад со мной провести еще несколько дней. Почему я так сразу умчался? Домой-то я бы всегда успел. Ведь это счастье можно было бы еще продлить. Почему я не остался, чтобы до конца насладиться своей любовью?
Военная жизнь приучила меня четко ставить планы и неукоснительно их исполнять. Тогда наметил себе: поеду на два дня в Виску, и все. Так и выполнил. А что в этом хорошего? Слишком уж как-то рационально начал я жить
Проявленные фотографии одна за другой постепенно перекочевывали из проявителя в закрепитель, и снова перед глазами, как в кино, проходила наша последняя встреча.
Как обычно, печатая фотографии, я работал с увеличителем, а мама проявляла отпечатки. Ей тоже было интересно узнавать знакомые лица друзей сына, которых она тоже не видела более трех лет. А я ей тем временем подробно рассказывал ео своей поездке, о встрече с Виолеттой, о неожиданном повороте в наших отношениях.
Она радовалось тому, что я, наконец, обрел взаимность девушки, которая мне так нравилась. Но в то же время она отнеслась к этому как-то настороженно.
- Ну, а что дальше?
- Как, что дальше? Она обещала ждать меня..
- Чего ждать?
- Я окончу училище, и мы будем вместе.
Только теперь, произнося эти слова, я впервые серьезно задумался о своей будущей жизни. Как все будет происходить дальше? Да, все свои юношеские годы я стремился только к одному – добиться любви Виолетты. А что дальше делать мне с этой любовью, я себе просто не представлял. Впервые из области чувств и фантазий нужно было строить реальные жизненные планы.
- Так на чем же вы все-таки остановились?
- На том, что она будет меня ждать.
- Как ты себе это представляешь?
- Через год я окончу училище, и мы оформим наши отношения.
- Ты ей сказал об этом?
- Нет, но вот, как только я сделаю фотографии, сразу отправлю ей вместе с подробным письмом, где обо всем и напишу.
- На каком курсе она учится?
- Будет уже на третьем.
- Значит, ей учиться еще 4 года. Куда тебя направят после училища, ты не знаешь. Заочных медицинских институтов не бывает. Ей придется либо бросить институт, чтобы жить с тобой, либо вам придется несколько лет жить врозь. Плохо и первое и второе. Ничего хорошего вас не ждет. В таких условиях даже сильная любовь иногда не выдерживает.
Суровые, но справедливые слова матери опускали меня с небес на землю. В своей любви к Виолетте я не сомневался ни на секунду. Ждать ее я мог бы сколько угодно: и год, и два, и пять. А она? Любила ли она меня? Конечно же, да! Ведь не могли же быть такими прекрасными те ее поцелуи, если она меня не любила. Я настойчиво гнал от себя всякие сомнения.
На следующее утро уже сухие и отглянцованные фотографии были уложены в большой конверт. Оставалось только написать письмо. Пользуясь тем, что родители ушли на работу, сразу же после завтрака принялся писать. Писал ей обо всем: как