У меня Вадик есть. Горелов. Учится он в седьмом. Мы вместе с ним вот уже третий год. И ещё в пятом классе установились между нами какие-то странные отношения. Я – учитель. Он – мой ученик. Казалось бы, чего проще: я - учу, он - учится. Как всегда. Как у всех.
Но уже в пятом, в первых числах сентября, он как-то заглянул ко мне в кабинет после уроков и спросил уж очень личностно и, в то же время, незабвенно просто: «Ну, как у вас день сегодня прошёл?..»
Вот уж даже теперь и не знаю, почему, но я предложил ему войти и рассказал про то, как день этот сложился. Было немножко смешно и странно наблюдать за его реакцией: внимателен, сосредоточен и, по ходу моего рассказа, вставлял какие-то ремарки и давал советы.
С тех пор это стало нашей с ним традицией и даже какой-то маленькой тайной. Вот уже третий год, как минимум раз в неделю, он просовывает в двери свою милую мордашку и спрашивает: «Поговорим?..»
Я молча извлекаю из тумбочки, что стоит возле моего кондового учительского стола, чашки, блюдечки и ложки, он заходит, и мы начинаем пить чай.
Вадька мужичок обстоятельный, а потому беседу начинает не сразу – только после пары швыркающих глотков через трубочкой вытянутые губы, которые он осторожненько так подносит к краю чашки, чтобы не обжечься. А чашку держит двумя руками – тоже основательно. От горячего чая сопли у него моментально разжижаются, а потому носом он шмыгает часто, чтобы вернуть их (сопли, то есть) в исходное положение.
И вот так, под чай и Вадькины сопли, он рассказывает мне какую-нибудь очередную историю из своей пока ещё короткой, но богатой мелкими бытовыми событиями жизни.
Я уже знаю, что есть у него мама с папой. Но люди они очень «несамостоятельные и неуравновешенные». И если бы не Вадик, то, наверное, «семья бы давно уже разрушилась вконец, то есть, вот до основания, в прах». Папа с мамой часто ссорятся. И всё из-за каких-то пустяков. И когда ссора только начинает разгораться, Вадик уходит к себе в комнату. Он читает, делает уроки, а в это время на кухне, а потом и в родительской комнате бушую африканские страсти:
- … боже! Что я натворила с собственной жизнью!..
- А что ты сделала с моей?!.
- Ведь говорила же мне мама, что муж из тебя будет никакой…
- Именно твоя мама и отравляла нашу жизнь все эти долгие годы. И сейчас у неё пылу не убавилось!..
- Не смей даже упоминать имени моей мамы!..
- Даже забыл уже, как её зовут!.. Нужна мне твоя мама, как селёдке патефон!!.
- Это моя мама - селёдка?..
Потом Вадик уже даже не прислушивается к разговору родителей, потому что скандалы эти идут всегда по одному и тому же сценарию. Когда шум голосов перемещается в прихожую, Вадик уже знает, что дверь в его комнату откроется через несколько секунд, а потому откладывает все свои дела в сторону и ждёт. И вот дверь драматически распахивается, и в её проёме, как в картинной раме, вспыхивает гневный силуэт мамы, которая словно держит эту раму руками, опершись на противоположные её стороны, и театральным тоном взывает к «третейскому судье»:
- Вадим! Ну хоть ты заступись за поруганную твоим отцом честь своей матери!..
Вадька тогда молча встаёт, обходит маму, говоря ей:
- У нас с папой будет мужской разговор, мама. А ты пока на кухне приготовь нам всем чаю…
Потом он берёт за руку папу и заводит его в свою комнату, плотно закрывая за собой дверь. Папа садится на диван, а Вадик – напротив, на стул. Папа сразу же сникает и успокаивается и суёт ладони между колен. И трагически молчит, опустив голову перед сыном. Потом он резко её вскидывает и начинает:
- Вадим! Ты даже себе не представляешь, какая она!! Даже не представляешь!!!
Вадик знает, что больше папе сказать нечего, а потому сразу же приходит ему на помощь с фразой:
- Папа! Но она же - девочка…
Папа тут же опять сникает, опускает очи долу и вновь сжимает руки коленками, а сам бурчит:
- Ну, вообще-то, ты прав. Я повёл себя унизительно не по-мужски…
Потом они сидят некоторое время молча. И только после уже Вадик подходит к отцу, садится рядом, а затем кладёт ему руку на плечо:
- Пойдём пить чай, а то остыл уже, наверное…
Они идут вместе на кухню, но на пороге Вадик останавливается и «вспоминает», что у него ещё русский не сделан. Родители остаются одни, а он возвращается к себе в комнату и оттуда уже ничего не слышит за стеной, потому что мирятся родители стыдливым полушёпотом…
Во время его рассказов я всё это себе совершенно отчётливо представляю, ибо смотрю на Вадьку не мигая. Он столь точно передаёт не только текст, но даже интонации, жесты и мимику своих родителей, что мне кажется, будто я хорошо с ними знаком уже несколько лет.
И вот на днях он исчез. Нет, на уроках, конечно, сидел и работал с полной отдачей. Но на чай заходить перестал. Недели две уже, пожалуй. Я даже несколько обеспокоился: уж не обидел ли я его чем-нибудь ненароком.
Как-то, после урока, улучив момент, спросил, всё ли у него в порядке. Вадик тут же выпалил:
- Я сегодня после уроков зайду к вам. Хорошо?..
И зашёл. И поведал. Но, уже когда он стоял на пороге, я понял, что произошло нечто экстраординарное. Я чувствовал, что торопиться не следует, а потому просто молча готовился к «чайной церемонии».
Вадик сел на свой стул, как его папа, зажал руки между коленями и начал молчать. Потому вдруг сказал:
- Восемь дней назад папа от нас ушёл… Я-то нормально. Держусь, хотя и жалко его. Очень. А вот мама… Она всё дома сидит, на работу не ходит и целыми днями смотрит телевизор. Просто сидит возле экрана, а я-то вижу, что глаза опущены, и молчит. Молчала так, молчала, а потом и говорит:
- Вадим! Ты должен вернуть отца!! Иначе я просто не выдержу!!!
Вадька снова ничего не говорит, опустив голову, и только соплями шмыгает. Я осмеливаюсь прервать молчание первым:
- И что ты намерен предпринять?
Он отвечает сразу же, словно только и ждал этого вопроса от меня:
- Что? А уйду я от них! Знаете, они живут как-то друг с другом, словно меня в их жизни и не существует. А я ведь тоже хочу быть членом их семьи…
|