Кусты, Барто и Фестиваль

Обычно, девочки-ромашки взрослеют вмиг. На руинах розового мира в цейтноте выстраивается новый, адаптированный к окружающей среде. И нам, ромашкам, было очень важно уложиться в этот самый цейтнот. Иначе - труба.

Вспоминаю дурную юность. Почему дурную? Потому что входили мы во взрослую жизнь совершенно не приспособленными к её поэтике вкупе с прозой. Ну, скажите, зачем нам с подружками давалось "тургеневское" воспитание, если плоть лопала по швам ситцевые выточки на груди, а румянец мазал щёки от стыда за выделяющиеся под форменным платьем застёжки лифчика? Более взрослые дворовые подруги тоже воспитывались правильно и не делились с нами более взрослыми секретами, молча удаляясь кататься на лодках с заносчивыми соседскими парнями. Парни бросали на нас бесстыжие взгляды из-под дымчатых очков в металлических оправах, мы опускали глаза и не смотрели им вслед.

А ведь очень хотелось хотя бы ненадолго оказаться на месте смелой Любки из четвертого подъезда, которая с каждым летом укорачивала подолы своих платьев на пять сантиметров, нагибалась лишь для отряхивания танкеток от песка и гордо поднималась по ступеням, ведущим к её парадному, под постное томление всего мужского населения двора. Хотелось, чтобы взрослые парни в тёмных очках обнимали за плечи и нас. И, может-быть, целовали бы в щёки. Ну, дальше щёк дело, конечно, не двигалось. И как оно могло двигаться, коли...

Конечно, мы жили не на облаке. Взрослые разговоры нет-нет да и слышались в магазинных очередях или от нарушающих бдительность тётенек на лавочках. Но привыкнув к тому, что во время поцелуя героев кинофильма кто-то из домашних немедленно вставал, уменьшал звук телевизора и загораживал собою экран, мы, даже оставаясь одни, не могли впустить в себя другую жизнь. Духа не хватало. А может, взрослые были правы, желая продлить срок нашей беспечной наивности. Да. Дурная юность.

А Фестиваль? Тот самый, молодёжи и студентов, в Москве.

Лето 1985 года. Каникулы после девятого класса. Фестивальные разливы, казалось, плескались у наших стоп. Мы с подружками принялись варганить себе на маминых швейных машинках из маминых батистовых отрезов белые блузки и вышивать на груди цветастые ромашковые эмблемы с карликовыми голубями мира, отутюживать складки на юбчонках и вертеться перед зеркалами, пробуя красивше обычного заколоть на макушках длинные волосы.

Мама из командировки привезла для меня босоножки-мечту: бело-голубая тесьма окаймляла пальцы, тонюсенькие длинные-предлинные ремешки от пяток в три захода перекрещивали икры почти до коленок и, конечно, каблучки цвета кофе с молоком в еле заметную полосочку. Прелесть. Простое желание соответствовать всеобщей праздничной атмосфере не перехлёстывало разнузданность фейерверка, поскольку,  для девчонки, растущей в среднестатистической советской семье, уже одни струящиеся по икрам ремешки являлись верхом дерзновения.

Короче, поехали мы с девчонками поучаствовать в фестивальных гуляниях. Два с небольшим часа на электричке, и - любимая Москва.

Помню, выплыли в общем потоке на поверхность станции метро "Улица 1905 года", и тут же нас прибило к мобильным ограждениям, разделяющим шоссе и тротуар. По свободной от машин дороге удалялись в перспективу города поливальные машины, радужными фонтанами прибивая горячую пыль с песком к обновлённым бордюрам. Асфальт мгновенно высыхал под знойным московским солнцем, и здания на противоположной стороне улицы колыхались зыбкой фата-морганой.

- Бляха, снова чёрных ждать, пока проедут.

Я обернулась на голос. Интеллигентного вида человек в светлой матерчатой кепке, спокойно покачиваясь в такт народной массе, подмигнул и протянул мне бутылку с отпитой пепси-колой.  Пепси мы уже и без него вдоволь нахлестались, не пропуская частых, по случаю фестиваля, стихийных точек продажи дефицитного напитка, и теперь во всё горло речитативили вместе с толпой: "Эль пуэбло унидо хамас сэра венсидо!"

Откуда-то на наши головы опустилась внушительная связка разноцветных воздушных шаров, притормозив на уложенных щипцами волосах и частично полопавшись о стильные заколки. Всеобщий визг и ликование побуждали к большему бесчинству. Мои ребра хрустели о металлическую планку временного ограждения, и я, присев на корточки, выскользнула за барьер на обочину шоссе. Тот час ко мне подбежал нарядный милиционер с рацией, молча стиснул ладонями мою талию, чудом перегнул моё тело влево правильной буквой "г", впихнул меня на прежнее место и исчез так же внезапно, как и появился.

- Прыткая какая! Милиция у нас правильная: не даст под негров лечь!

Тот же гражданин с весёлой одобрительностью кивнул в мою сторону и отхлебнул из бутылки:

- Ну, а теперь - в кусты! А куда ещё? - он предупредил чьё-то осуждающее замечание. - До общественного туалета далеко, - и его кепка скрылась в мастихиновом разноцветии праздника.

В тот же миг на дороге показалась патрульная "Волга" с мигалками. Из громкоговорителя, прикреплённого к крыше машины, лился голос Трошина. За мигалками медленно двигались глянцевые "Икарусы". Мы подпевали "Подмосковным вечерам", а из окон проплывающих автобусов нам улыбались негры в ярких национальных одеждах и махали нам розовыми ладонями. В их глазах плескалась плотоядность, отчего мне лично было немного не по себе.

Ещё запомнились их зубы, почему-то не белого, а жёлто-кровавого цвета. И мы им машем-машем, приветствуя борцов за мир самой красивой песней всех времён и народов.

- Сейчас - машете, завтра - к ним в койку, - активная бабулька, затесавшаяся в горланящую толпу и громче всех распевавшая про неслышные садовые шорохи, сплюнула под икарусное колесо и глянула на нас. - Весной нарожаете черноты, ***** советские. Чёрного-то кобеля не отмоешь до бела, - и заголосила пуще прежнего, не в пример слабоголосому Трошину.

Сказать,что мы сконфузились, ничего не сказать. Приветствие неграм представлялось нам как "но пасаран", мир-дружба и прочая лабудень. Скажу больше: среди множества кукол детства были у меня два пупса-негра. Мальчик и девочка. Звали их Томом и Стеллой. Я не очень любила играть с ними. Но Агния Барто красочно описывала страдания черного мальчика в "городке у берега". А её книги я знала наизусть. И в них ни слова не говорилось ни про койки, ни про советских ******, ни про вихрастых парней в дымчатых очках, ни про опыт, ни про взрослых, которые, как оказалось, нас уберегали...

Бабулька припечатала наше розовое фестивальное рандеву сургучом. Мы враз потеряли интерес к происходящему. Уже не трогали слух гитарные латинос и кассетные "Биттлз". Да и признаться, в нас давно плескалось литра по полтора пепси-колы. Шныряя меж веселящимися, уворачиваясь от ладоней, тянущихся дружески хлопнуть нас по плечам, мы наконец выскочили на свободный от народа пятачок в надежде, что во дворе ближайшего жилого дома нас уже ждут высокие вихрастые кусты.