Улица у них была тихая, однообразная и… приземлённая какая-то. Справа – пятиэтажки, слева – пятиэтажки. И через каждые две – скверик с обычной для большого города ботаникой: тополя, которые сорят пухом в начале каждого лета, за что их обрезают осенью до состояния почти брёвен, цинично в своей наготе упирающихся в низенькое небо.
Скамеечек же в сквериках тех не было. Это чтобы люди у подъездов сидели, где им и положены. Именно там скамеечки во множестве расставлены. Но – только не в скверах. Чтоб не «вытаптывали зелёного друга» и «берегли природу – мать их».
А потому совсем уж ветхие старухи (иногда и старики, конечно, но, как известно, старики до глубокой древности редко когда доживают) сидели у подъездов. Те же, что побойчей, фланировали в скверах, ведя друг с другом бесконечные разговоры о семьях, своих и соседских, детях и внуках. Если дети и внуки были чужими, то их осуждали. Если же речь заходила о своих, то гордостью наполнялись уставшие жить сердца бабушек, и говорилось только о достижениях отпрысков. Ну, так ведь оно и было – в кого!..
- Я-то сама, Марь Михална, тридцать лет как один день у станка простояла. Две грамоты у меня от руководства завода, а как на пенсию вышла, так тут же «Ветерана труда» присвоили. Потому за коммуналку у меня – льготы.
- А Леоньевых внучку знаете? Ну, Наташку?.. Так она – проворовалась у себя в магазине. Ага. И, чтобы от позора и от тюрьмы сбежать, вышла замуж за иностранца и укатилась подальше. Думает, её там КГБ не достанет! Или, кто там сейчас вместо?..
Марь Михална скорбно молчит, жалея не то леонтьевскую внучку, не то «КГБ». И, только глубоко вздохнув, отвечает:
- Доллар вот опять вздорожал. Теперь точно картошка на рынке в цене поднимется…
И, не делая никакой паузы даже для того, чтобы добрать дыхание, продолжает:
- Говорят, что наши назад Крым отдадут, потому что Корея очень недовольна и грозит…
- Да што вы! Ананашта!.. А я-то думаю: почему наш Президент всё не женится!..
Далее подруги с внешнеполитического курса в сторону уже не уходили…
А в это время другая пара приятельниц, сидя у входа в подъезд, тоже вела неторопливую беседу:
- Я, Людмила Сергевна, пожила, слава Богу. Хорошо пожила. Муж у меня человеком достойным был и интеллигентным…
- Неужели не бил даже ни разу?..
Собеседница потупилась на мгновенье. Потом продолжила:
- Было. Раз ударил, когда собрался к другой уходить, а я в дверях с детьми встала – трое их тогда у нас уже было – и сказала, что не пущу. Он саданул меня в висок, я так, по стеночке в прихожей, на пол и съехала. Дети заголосили. Он рядом с нами тоже сел и заплакал. И – как бабки отшептали с тех пор. Так и прожили до самой его смерти тридцать два годочка.
- А я, - подхватывает Людмила Сергеевна, - признаться, уже и не помню своего. Так давно это было. Дочери-то тогда и года не было, когда он утонул на своей рыбалке.
- Так вы чего, так больше замуж и не вышли?
- А некогда всё было. Дочка у меня слабенькая была, болела часто. Потом мама ко мне переехала. И получилась какая-никакая, а семья. А семью кормить было нужно. Вот я и кормила, работала. Не до мужчин, знаете ли… Теперь вот внучка выросла, замуж вышла. Говорит мне: «Бабуль, а если ты согласишься на даче жить, то мы с Володей в твою квартиру переедем». У нас дача-то хорошая, тёплая. И зимой можно. Только уж я печь топить сама не смогу. Да и далеко это от города. Если вдруг плохо станет, даже «Скорую» туда не вызовешь. Говорю дочери об этом, а она сердится: «Ты, мам, только о себе и думаешь!..»
В это время из подъезда с мусорным пакетом в руках выходит старик, крепкий ещё. Обе приятельницы с ним здороваются, и он им отвечает. Затем одна из них спрашивает:
- Ну, Семён Иваныч, как там нынче в школе? Дети нынешние – как? Ещё хуже стали?
- Да дети-то не меняются. Они всегда – дети, а потому и всегда хорошие. Руководители вот… Пришёл к нам в начале учебного года молодой директор, ему едва тридцать исполнилось. Через пару дней вызвал меня к себе в кабинет. «Мне,- говорит,- не нужны учителя, которые с неполной нагрузкой работаю. У вас только 15 уроков в неделю. Либо берите 27, либо уходите на пенсию, тем более, что возраст у вас весьма почтенный». А мне ведь и вправду в этом году уже 60 исполнилось. И 27 уроков для меня тяжело. Да тетрадки ещё проверять. Что ж, ушёл. Теперь вот отдыхаю. Тоскую только очень. Каждый день за продуктами в дальний магазин хожу, чтобы только мимо школы пройти, посмотреть хоть издали на крыльцо, на которое ежедневно 40 лет поднимался.
И пошёл к контейнерам с мусором в глубине двора. Старенький такой, с плечами повисшими и обречённо поникшей головой.
А там, возле контейнеров, возится человек какой-то, ни пола, ни возраста которого различить решительно невозможно. Выгребает что-то и к себе в пакеты складывает.
Когда подошёл старый учитель, человек глянул на него и, кажется, даже смутился:
- Здравствуйте, Семён Иваныч… Не узнаёте, конечно, я понимаю. Столько лет прошло, да и…
Человек берёт себя за полы замызганной какой-то одежды, что на нём, и распахивает их чуть в стороны, словно бы демонстрируя всё свое нищенское великолепие:
- Я – Володя Бурматов…
С надеждой как-то глядит в глаза учителю, потом спрашивает:
- Помните?.. Мы школу в 87-ом закончили. Как раз Перестройка началась.
- Здравствуй, Вовочка! Помню, конечно. И друга твоего Ипатьева тоже помню. Как он, кстати? Видитесь ли? По-прежнему ли дружите?..
Володя на какое-то время задумывается, и его и без того тёмное лицо становится ещё темнее. Потом отвечает:
- Мишка сейчас в Америке. Думаю, что у него всё более чем в порядке. Когда-то мы вместе с ним учились в институте, вместе ушли оттуда и занялись бизнесом. Потом он решил, что у дела должен быть только один хозяин. И назначил на эту роль себя. Я ему стал не нужен. А вот жена моя – наоборот. Вот он и увёз мою часть бизнеса и мою жену за океан. А я…
Он опять чуть развёл руки в стороны, а потом безвольно опустил их по швам.
- Думаю, что предавать – это вообще в крови у людей, Семён Иванович.
И глядит старый учитель на своего бывшего ученика, в которого когда-то так верил и столь многого от него ждал. А потом, совершенно невпопад, говорит:
- А знаешь-ка, что? Пойдём ко мне. Ты помоешься, а я пока ужин приготовлю и подберу тебе кое-что из одежды. Посидим, поговорим. Никто нам не помешает. Ты мне своего любимого Ходасевича почитаешь. Помнишь ещё его стихи? Не забыл?..
- Как же такое забыть можно, Семён Иванович!
В моей стране уродливые дети
Рождаются, на смерть обречены.
От их отцов несу вам песни эти.
Я к вам пришёл из мертвенной страны.
|