О бабушке и мальчике, который ел землю

    Когда я была маленькой, некоторое время жила с бабушкой и дедушкой в прекрасном зелёном царстве, а мама с папой работали в городе за Полярным кругом. 
    У бабушки относительно меня было повышенное чувство ответственности, или, может быть, от того, что я была её единственная внучка, а она временно заменяла маму, смотрела за мной, как говорится, в оба, и если было бы возможно, пылинке не дала бы на меня упасть.
    Бабуля имела два специальных образования:агротехническое и финансовое, но я помню её, когда она перестала работать. Была домохозяйкой. И какой! С большой буквы. Прекрасно вела дом, который украшала вышивками и собственноручно строчеными занавесками. Чтобы ни посадила на клумбы или грядки, всё цвело, росло, наливалось и давало большие урожаи на удивление соседям.
    «Наташа, у тебя золотые руки и светлая голова!» – говорили старушки, которые каждый вечер поджидали её на длинной лавке между двух исполинских берез напротив соседнего дома и слушали рассказы из жизни в её исполнении с превеликим удовольствием.
– Наталья Ивановна говорит, словно реченька журчит. Век бы слушал! – судачили о ней старушки и соседки помоложе. Да что говорить! Когда она, окончив домашние дела и сменив домашнюю одежду на уличную, выходила и присаживалась на лавочку, слушать её стекались даже дети и девчонки – подростки. И я, бывало, сидела на траве у соседского забора, напротив старушек, отгоняла веткой комаров и слушала, гордясь в душе за бабушку.
      Она и одевалась красиво. Со вкусом. Сама шила наряды. Под каждое крепдешиновое платье у неё была своя пара туфель или босоножек, которые подходили по цвету. И меня одевала нарядно.
«Неужели, ты сама все шьёшь? От магазинного не отличишь. И даже лучше! Разве такую красоту у нас купишь!» – говорили соседи. 
     В юности у неё были длинные косы цвета тёмной меди, а потом стала носить волосы чуть выше плеч, иногда  делала химическую завивку. Укладывала каким-то особым способом. Бывало, гуляли с ней в центре, в парке, на пляже, горожане считали её моей мамой. Никому в голову не приходило, то эта яркая, нарядная, приятной полноты красивая женщина в босоножках на каблучках, с изящной сумочкой в руках – бабушка. 

    В год приезда из северного города мне было пять лет, а ей сорок семь… Это я сейчас знаю даты точно, а в детстве не задумывалась о возрасте бабушки. Она для меня была самой красивой, самой умной, когда нужно, строгой, и невероятно заботливой. Даже через чур. 
    Сейчас могу отметить, что росла в том деревянном домике, как тепличный цветок. Играла только во дворе и в палисаднике перед окнами. Бабуля наблюдала за мной. На улицу выходить не разрешала. А когда заскучала, она велела деду построить для меня (!) второй палисадник! Такого никогда нигде больше не встречала.

    Перед домами на нашей улице – односторонке росли на удивление огромные деревья: мощные высокие березы, клёны, раскидистые черемухи, встречались дикие яблони. Перед нашим полисадом стояли три березы. За ними растирался большой луг, который оканчивался грунтовой дорогой.
Луг был таким широким, что кое-кто косил траву для своей скотины. На том лугу, в тени белоствольных красавиц, чьи кроны, казалось, подпирали небо, для меня было огорожено место новым забором. Я играла на мягкой траве с куклами и посудками, а когда надоедало, уходила во двор к курочкам, к песику Тобику или в палисадник. Так прошло моё первое лето в том в бабушкином царстве. 

      Со следующей весны стали впускать на улицу играть с девочками. Мне было строго объяснено, до которого дома в левую и в правую сторону от наших ворот разрешается ходить. Были очерчены, так сказать, границы! Иногда чувствовала себя собачкой на длинном поводке, но была послушной девочкой и наказ бабули никогда не нарушала.
Понятно, что такую тихоню уличные мальчишки спокойно обижали. Я приходила домой, разувалась в сенях, в комнате садилась в уголок, тоскливо смотрела в окно. Никто не внушал мне, что жаловаться не хорошо, но своим шестилетним сердечком сама чувствовала это, и бабушке причину плохого настроения приходилось вытягивать, образно говоря, клещами. 
     Как-то с трудом признавалась ей, что Женька подножку подставил. Упала, стукнула коленку. Сенька хлестнул веткой, когда проходила мимо, а потом Славка кинул камнем в спину. Что было после признаний, не ведала. Сидела на своей кроватке, играла любимой куклой Ленкой. … Рассказывала ей сказки.
      Через некоторое время заметила, что мальчишки стали обходить стороной. А девочки как-то сказали, что бабушка ходила к Женькиным родителям, и ещё слышали, как сильно ругала Сеньку и Славку…
     Я подружилась с девочкой Мариной. Мы часто играли в палисаднике её дома, который был в другой стороне от той части улицы, где обычно бегали мальчишки. Но однажды на пешеходной тропинке, что бежала вдоль заборов палисадов, наткнула на Сеньку. Он был старше на пять – шесть лет. Высокий, худой, белобрысый, загорелый, он кривлялся передо мной и говорил что-то обидное. Когда обошла его, толкнул. Упала лицом в землю. 

    Я никогда не ходила в ясли и в детский сад. Мне и в голову не приходило, что можно как-то себя защищать. Была очень спокойной. В тот момент было больно, обидно. Стояла, стирала песок и пыль с лица, но не плакала. Потом сказала три слова: «Я скажу бабушке».
    Что тут произошло! Сенька изменился в лице. Побелел. Засуетился. Что-то забормотал под нос. Я пошла к дому. Он заступил дорогу, присел на корточки. Посмотрел снизу вверх и сказал: «Послушай, не говори своей бабушке. А я… сделаю все, что ты захочешь».
    Я удивилась, потом глянула под ноги и вдруг выпалила:
  – Ешь землю!
      И какого было изумление, когда он захватил ладонью горсть песка и пыли и стал есть… Дома меня заставляли мыть руки по любому поводу, пугали, что от грязи в человеке разводятся червяки – паразиты. Поступок Сеньки настолько поразил, что сначала слова вымолвить не могла. Потом шагнула вперёд и сказала:«Хватит! Не надо больше!»
Он светло улыбнулся, протянул ладонь: «Мир?»
  –  Мир, – ответила я.
  –  Ты никому не говори …про землю. Ладно?
  –  Ладно! 
И никому не рассказала. И никто меня больше не обижал на той улице – односторонке.

    Прошло много лет. Бабули давно нет с нами. Когда мне было двенадцать, она умерла от рака в 53 года, но память в моем сердце жива и крепка. Бывают дни, когда по нескольку раз говорю о ней. Даже муж отмечает: «Ты свою бабушку Наташу вспоминаешь чаще всех родственников и предков». 

  «А почему?»  – недавно задала себе вопрос. Может быть, потому, что именно она открыла для меня зеленое царство прикамского городка? В северном шахтёрском городе, где родилась, и цветов таких в руках не держала, земляники с черникой в лесополосе не рвала. Не видела, как цветут яблони и вишни. … Скворца никогда не слышала. … А бабуля была моей феей в том волшебном царстве цветов, высоких берез, зеленых трав на лугу, где островки лапчатки с жёлтыми цветочками, рассыпанными в мягкой траве, казались драгоценными солнечными зайчиками под ногами: «Ах, как бы не наступить и не раздавить цветочек – маленькое чудо!»

    А потом поняла, что это был единственный человек, который вникал во все мелочи моей детской жизни. В сложную или спорную минуту всегда был рядом! В то время ни мама, ни папа, что жили на Севере, ни дед, который был всегда занят своими делами, не были моими защитниками. Только бабушка так берегла меня. Только она до самой своей кончины любила меня так самозабвенно и безусловно. Не за выполотую морковную грядку, политые водой помидоры или пятерки в школьном дневнике, а просто за то, что я есть.
 
    Спасибо, дорогая бабушка…

2.07. 22. Т. Сунцова.