Собакой она была.
И ничего у неё не было: ни – хозяев, ни – дома, ни – даже имени…
Она помнила, будто в мультипликационном сне – это когда всё размыто и постоянно перетекает одно в другое, - что над пухлым щенком с короткими лапами склоняются человеческие лица, и руки всё время её касаются… блюдечко с тёплой кашей помнила, а щенок так старательно ест, что встаёт на передние лапки, оторвав от пола задние, и мордочку до ушей погружает в кашу.
Потом длинная – длинная дорога в автомобиле, по стёклам которого мелькают тени только распустившихся дерев. И – дача, где много травы, воздуха и смеха. Но самый красивый и дорогой – смех маленькой девочки с пухлыми ладошками, которая чаще других берёт её на руки. А она сама и есть тот пухлый щенок с толстыми лапами.
И уехали люди. А она так и осталась сидеть на уже начавшей желтеть траве. Девочка не смеялась, а плакала, но взрослый голос женщины объяснял ей, что на даче собаке лучше будет, потому что она «дворняжка». А «дворняжка» от слова «двор». А в городе двора у них же нет. А в квартире держать дворняжек нельзя, потому что они такие подлые, что так и норовят нагадить на ковры. Здесь же она сама себе найдёт жильё и будет ждать их до следующего лета. И расти. Но только – без них, чтобы закалиться и стать настоящим сторожевым псом…
О! Вспомнила! Люди в то лето называли её «Зайка»…
А теперь она – никто. И даже прибежавший из соседнего двора Дик с ней не церемонился. Просто повозился у хвоста… запрыгнул сзади… постояли… разошлись. Он побежал к себе во двор, даже не обернувшись ни разу.
В последнее время ей стало трудно дышать и тяжело ходить. Это потому, что бока у неё сильно раздались, а сосцы отвисли.
И спалось что-то плохо.
Вот однажды ночью она вылезла из-под своего крыльца, где оборудовала себе дом среди тёплого мусора и куда приносила еду, которую удавалось добыть в посёлке: чаще всего просто воровала у Дика. Но он, увидев её за забором, делал вид, что не замечает, и отходил в сторону. Она быстро-быстро хватала куски из его миски и убегала к себе в нору. Она не знала, что это называется «воровать», но стыд при этом чувствовала.
А теперь есть не хотелось. И луна светила так ярко, что было похоже на день. Вот она и – пошлаааа…
Если бы была человеком, то могла сказать, если бы было кому, что отправилась на поиски счастья. Но она была просто собакой без имени, у которой ничего и никого не было. А если у тебя ничего нет, легко всё бросить, потому что…
Она в последний раз посмотрела на крыльцо, под которым жила уже почти год, и сердце её не сжалось, потому что ничто тут было не мило.
Шла. Шла через лес. А когда устала, то повернула на запах человек. И не потому, что доверяла людям. Просто знала, что рядом с человеком ей суждено провести свой собачий век, даже если среди людей нет ни одного, кому бы она была нужна.
Начинало светать, когда она подошла к казарме, у дверей которой стоял Солдат и курил. Она просто подошла и села рядом. У Солдата тоже, скорее всего, никого не было, а потому он присел рядом с нею на корточки и по голове погладил. Она так отвыкла от человеческих прикосновений, что даже счастья при этом не испытала. Ей было никак.
А Солдат тёплым голосом говорил ей что-то и гладил. Потом ушёл, снова вернулся и принёс ей хлеб с маслом. Она есть не стала: устала очень, а пошла за ним и прилегла возле его ног в курилке, где он сел на лавочку.
Потом солдат ушёл, а она осталась, уснув и не заметив его исчезновения.
А к утру родила. Тихо и быстро. Четыре пегих щенка появились на свет тогда, когда уже прозвучало «Рота, подъём!», и толпа одинаковых людей высыпала во двор. Одинаковым у них было всё: коротко стриженые головы, сапоги, синие майки и даже запах.
Нет, она же была собакой, а потому запахи их различала. И, облизывая новорожденных, вскинула голову навстречу тому, который сегодня ночью угощал её хлебом с маслом.
Он опять посидел рядом с нею на корточках. Она чуть беспокоилась за щенков, но ему, почему-то, доверяла.
А Солдат опять ушёл. Потом снова вернулся, собрал почти в охапку её сыновей и сказал:
- Ну, что, мать?.. Пойдём вселяться…
Она бежала рядом и всё глядела на щенков, пищавших в руках Солдата, а тот продолжал с нею знакомиться:
- Как хоть зовут-то тебя? Не против, если я стану величать тебя Дуня? А и сам не знаю,- почему. Лицо у тебя, мать, просто «дуняшечное» такое. А пацанов твоих – Атос, Портос, Арамис и д*Артаньян назовём. Это же смешно до нелепицы: у матери Дуни четыре «француза».
Тут они подошли к сараю, скорее даже,- навесу недалеко от казармы. Там лежала набок перевёрнутая бочка, в которую было брошено сено и какая-то подстилка.
Так собака сразу обрела имя, семью и квартиру…
Щенки росли быстро, потому что молока у Дуни было много и потому, что Солдат старался. Он приносил ей из столовой еду, которой с лихвой хватало и самой Дуне, и её семейству. За это она Солдата просто любила и выбегала всякий раз ему навстречу, когда он подходил к их с детьми жилищу.
Но однажды к сараю пришёл прапорщик Вася Лисицин и захотел посмотреть на щенков, забившихся в самый конец их бочки-квартиры.
Тут Дуня поняла, что права на это он не имеет… И довольно быстро превратила его форменные брюки галифе в легкомысленные шорты с несимметрично оборванными штанинами. Прибежал Солдат и увёл самоуверенного прапорщика от сарая.
Ещё через несколько дней Дуня увидела, что к её с детьми сараю приближается маленький человек с большим животом, который несли тоненькие ножки. Прямо из живота сверху росла голова, увенчанная невероятных размеров форменной фуражкой. За ним семенил какой-то, не Дунин, солдатик.
Она вышла навстречу гостям и в нескольких словах изложила им историю Васи Лисицина. Но так как человек с животом был подполковником, да ещё и замполитом, он и человеческие-то слова понимал с трудом. Где уж было ему осмыслить язык встревоженной матери-собаки.
Подполковник удивился. А, удивившись, остановился. И обернулся к солдату, а тот понял, что сейчас всем здесь присутствующим не поздоровится.
- Что-о-о-о?.. На замполита га-а-а-вкать?
И уже обращаясь к солдату, повернув восвояси, скомандовал:
- Пристрелить суку…
«Привести приговор в исполнение» вызвался Вася Лисицин. Приказал он солдатику, сопровождавшему замполита, кликнуть Дуню, потому что со всеми солдатами в части у неё установились добрые, приятельские отношения, и та доверчиво побежала за ним в лес, где их встретил Вася…
Стрелял он Дуне в затылок, когда она, помахивая хвостом, бежала впереди. А чего ей было беспокоиться? Щенки, накормленные, спали. Скоро её Солдат придёт к ним, чтобы попроведать семейство перед сном…
Глаза закрыть она не успела. А от неожиданности на сосках у Дуни выступило молоко, потому что нет-нет ещё, да и сосали её «французы»…
Щенков, после Дуниной смерти, Солдат пристроил сердобольным женщинам-вольнонаёмным в части. Оставил только Портоса, потому что тот был ну уж очень на мать похож. Правда, нелепо было звать сына Дуни заграничным именем Портос. Со временем стал он Прохором и демобилизовался вместе с Солдатом.
В Казахстан куда-то они уехали, в город с длинным названием…
Усть–Каменогорск, кажется…
Там прожил Прошка пятнадцать лет рядом со своим Солдатом. Но о матери, вроде бы, не вспоминал…
|