Мой дед «Чапаева» очень любил.
Об этом мне бабушка рассказывала. Говорила она, что, если вдруг в каком-то дальнем кинотеатре должны были крутить легендарную уже тогда ленту братьев Васильевых, дед даже с работы отпрашивался, только бы снова посмотреть. И не ленился чуть не час ехать на перекладных, только бы встретиться ещё раз в тёмном зале с легендарным комдивом.
Когда я впервые узнал об этой странной привязанности деда к фильму, то ещё раз его пересмотрел. Правда, - здорово! Романтично, сильно. И Бабочкин хорош и убедителен. К тому же – красив, той мужской сдержанной красотой, которую даже мужчины видят один в другом и ревнуют к ней женщин.
Но понять, что же так привлекало деда в этой картине, всё равно не мог.
Подолгу рассматривал его фотографии. Думалось, может, через них родится ответ. С чёрно-белых, мутных уже от времени карточек смотрел на меня широкоскулый смирный человек с благостными белоснежными усами и бородкой клинышком. Чувствуется, что за ними он ухаживал тщательно – берёг и холил. Чапаевского в его облике было мало, но с годами стало мне казаться, или и вправду так оно и было, что жила в человеке на фотографии какая-то загадка. Во взгляде ли небольших, чуть раскосых глаз, в полуулыбке ли, что, казалось, пряталась под усами или в чём-то ещё. И дед мне нравился всё больше и больше.
Я его не помнил совсем. Когда он умер, мне едва исполнилось три года. А вот бабушка прожила долгую жизнь, и с нею мы часто разговаривали, особенно в последнее время, когда она уже не вставала, а лежала у себя в комнате, лишь изредка подзывая меня:
- Унук! Ты ба мне хучь водички принёс.
- Какой тебе, бабушка? – спрашивал я, подходя к её старинной кровати с никелированной спинкой. – Кипячёной или сырой?
Бабушка даже шутить пыталась:
- А колодезной нет? Так, чтобы с лягушкой?.. Тада из крана неси, да похолоднее…
Когда я уже отходил от её ложа, кричала во след:
- Только не в стакане, а в кружке, эмалированной, зелёной…
Эту кружку мы до сих пор храним, хотя бабушки нет на свете белом уже несколько десятков лет. Теперь из неё любит пошвыркать чайку вечером моя мама.
Когда однажды жена остановила маму в её поисках в посудном шкафу, сказав, чтобы кружку не искала, ибо она её выбросила, я подумал, что потребуется «Скорая».
- Ты что, деточка?!. – шёпотом возопила мама. – Это же папина кружка! Моего папы!! Он всякий раз из неё чай с лимоном пил и с двумя кусочками сахара, когда после «Чапаева» возвращался.
Жена испугалась и немедленно извлекла искомый объект из недр посудного шкафа, куда запрятала его в надежде, что мама постепенно забудет о нём и начнёт пользоваться другой посудой.
- Извините… мама… Я запамятовала. Хотела просто выбросить, а потом вспомнила, что вы ею дорожите очень…
И как нашкодившая девочка подала кружку маме, опустив глаза в пол. Та прижала кружку к груди, словно ребёнок любимую игрушку, и, не налив даже чаю, отправилась к себе.
Нам обоим с женой было ужасно стыдно за своё легкомыслие: ведь это я её попросил, чтобы она спрятала мамин раритет с обитой внутри уже давно эмалью.
Потому я сказал ей:
- Ну? Что? Пойдём прощения просить?..
- Иди ты один,- ответила жена. – Я боюсь. И - стыдно…
И пошёл я в мамину комнату виниться и каяться, потому что мама у нас с женою осталась одна на двоих, и шутить с этим ну никак нельзя, конечно.
Когда я постучал в двери маминой комнаты, ответа не было долго. Ещё раз… И ещё… Тогда – вхожу. Вхожу и вижу, что мама наша сидит возле своего небольшого столика, бывшего для неё сразу и туалетным, и рабочим, и, иногда, когда ей особенно нездоровилось, обеденным. Сидит и разглядывает фотографии деда. Те самые, что совсем недавно и я смотрел, силясь узнать его тайну. Я остановился в дверях, не зная, что предпринять. Мама встрепенулась, глянула на меня светло как-то и издалека будто:
- Аааа… Ты здесь, сынок… А я тут с дедушкой твоим разговариваю. Вспомнила вот о папе своём. Знаешь, он у меня замечательным был. Всё «Чапаева» в кино смотреть бегал…
Я даже дышать, кажется, перестал, потому что почувствовал, что сейчас услышу ответ на вопрос, столько лет мне не дававший покоя. А мама, широко так, просторно, как на берегу реки вздохнула и продолжила:
- Смотрел его, наверное, раз сто. И всякий раз, когда из кино приходил, был мрачнее тучи. Наливал себе чаю вот в эту кружку, - мама, едва касаясь, пальцами погладила зелёный её бок, - и выходил на веранду. Садился там на ступеньку. И молчал. Тогда моя мама, бабушка твоя, превращалась в тень и буквально скользила по дому, стараясь ногами даже не касаться половиц, чтобы, не дай бог, не скрипнули. Через полчаса, наверное, она осмеливалась выходить к папе. Некоторое время стояла рядом с ним, спрашивала коротко о чём-то, только потом садилась рядом. И они сидели. Близко-близко друг от друга. Потом папа клал руку ей на плечи, прижимал маму к себе и целовал в висок.
А кружка стояла рядом с ними на перилах, и чай в ней давно остыл.
Я однажды не выдержала, дверь на веранду приоткрыла и услышала, что мама папе говорит:
- Можно, Петя, я с тобою рядом посижу?..
- …
- Ну, как там твой Чапаев?..
Папа долго молчит, отхлёбывает чаю, чтобы голос не был таким хриплым, каким он стал от настоящего горя, которое он сейчас испытывал:
- Не выплыл! И в этот раз не выплыл, Маруся!..
Мама молчала долго. Потом вновь я услышала её голос:
- Выплывет он, Петя, обязательно. Вот в следующий раз и – выплывет…
После этого папа маму обнимал и целовал в висок, а сам шептал ей в ухо:
- Думаешь, сумасшедший я? Знаю же, что не бывать этому, но так не хочется поддаваться, Маруся, тому, что сильнее нас.
И т а к ж и з н и д л я в с е х х о ч е т с я ! . .
|