С детства сидит во мне меня эта болячка – чрезмерная жалость.
Даже какая-то постыдная для мужчины.
Дави на нее – и не ошибешься. Обязательно смякну, пойду на попятную, лоханусь…
И ладно бы жалею кого-то по делу – всяких и впрямь несчастных, беззащитных, обездоленных…
Нет, жалею и мерзавцев, и ненасытных ворюг, и всяких злых гениев, которые сами-то, похоже, и чувства такого не знают…
И не терплю их, гневно осуждаю, но как только громыхнет над ними, придет неизбежная расплата, начинаю нюни распускать, переживать за бедненьких…
Да еще и посильнее, чем за простых смертных. Ну а что, кому-то ведь и падать уже особо некуда – чего его жалеть? у него вся жизнь в ухабинах, и так жалкий. А тут такая метаморфоза угнетающая, слишком уж по нервам это их падение бьет… Казалось, попробуй, сокруши такого – успешного, самодовольного, могущественного, ан нет, все равно рано или поздно жизнь тюкнет. Да иной раз так, что смотреть страшно… Вроде бы радоваться надо, что достала, наконец, подлеца десница божья, аукнулись ему все его гадости – а я от жалости к нему себя извожу.
Даже больше того. Бывает, что и не дошла еще кара до него, еще на коне подлец, нагло склабится, командует, поучает, а я уже заранее переживаю. Смотрю на него и прямо представляю, как его в наручниках поведут, как с него вся спесь вмиг слезет, как все быстренько отвернутся от него, удалят все его контакты; или другой вариант: как безжалостная природа на нем отыграется, нашлет на него злые хвори... И уже от одних этих картинок жалость берет.
Ну и, понятно, всё это у меня как-то на лице отражается, это мое превентивное сострадание, когда случайно пересекаюсь с ними в наших коридорах . А они-то не понимают ничего – им такое и в голову не придет, что кто-то им, при их-то бабках и статусе, сочувствует. Перед ними-то все прогибаются, чего-нибудь по-лакейски клянчат, а тут какая-то необычная реакция… И, наверняка, по-своему эти мои взоры трогательные интерпретируют. Кто-то, небось, думает, что я тоже таким редким образом выслуживаюсь, хочу понравиться; кто-то – что восхищаюсь ими, завидую, поэтому и впериваюсь с такой тоской в глазах; а один известный своими миллиардами парламентарий (я с ним вместе в лифте в нашем офисе как-то оказался) и вовсе принял меня за голубого, думал, что я заигрываю с ним. Говорит: «Чего это вы на меня так любвеобильно уставились? Я не по этой части…» И – загоготал вместе со своим охранником.
Не понимают, дурачки, что я их просто по-человечески жалею. Просто вижу наперед, чего их в будущем ждет – и, как обреченным, сочувствую.
Ну, вот такой уж уродился, сверхжалостливый.
