ЗАГОВОР

Гриня Евстегнеев бросил пить. Сделал он это неожиданно для всех и, в первую очередь, для себя самого. Потому в последнее время задумчивый ходил, на себя не похожий. Вообще-то он не раз Нинке заявлял:
- Водка для меня – тьфу! Не алкаш какой-нибудь. Захочу только – и завяжу. Как отрежу! Вот только не хочу, на свое гуляю – имею право.
Если уж быть совсем откровенным, Гриня не был так сильно в себе уверен, но справедливо считал, что мужик бабе завсегда должен свой характер продемонстрировать. Да и что ему, собственно, бросать – не больно – то он и расслабляется. Ну, саданет стаканчик-другой вечерком с мужиками, не велик грех. Тем более что пил Гриня исключительно на захалтуренные. Работал он шофером на стареньком, но еще вполне добротном ГАЗике. Не сказать, что без работы сидел, но коль машина под рукой, при желании и для себя всегда час – полтора выкроить можно. Одному мебель привезти, другому земли на дачу – словом, каждый крутится, как может. Да и руки у него, в отличие от некоторых мужиков, из нужного места росли: и по столярному делу, и печь кому надо, так сложить мог, да много чего…   К тому же,  среди своих клиентов считался  Гриня человеком обязательным: коли обещал, так в доску расшибется, а в оговоренный срок выполнит. Потому деньжата и у Грини водились всегда, деньгами он не никогда не скупился: в займы? -   пожалуйста, не забывай отдать только. Так вот и жил он себе -  не тужил. А тут на тебе!
А началось все в позапрошлую субботу.
С утра Гриня наколол дров, натаскал из колодца воды – баньку готовил. К вечеру натопил, подождал, пока баня «разомлеет». Назло Нинке, достал из загашника (ради такого дела и тайник можно раскрыть) честно захалтуренную чекушку, три бутылки «Жигулевского», демонстративно сунул все это добро в морозилку. Вот мол, баба, чихать я хотел на все твои охи-вздохи и ворчания. В доме хозяин один – я! Все одно -  по-моему все будет. Нинка на свое счастье промолчала, только плечами пожала – мне, мол, что, пей больше – скорей копыта откинешь. И не менее демонстративно, чем Гриня, продефилировала мимо него в комнату. Через мгновение оттуда уже раздавались горестные слова героев какого-то идиотского мексиканского сериала. Вообщем-то Нинка сериалы включала для того исключительно, чтобы досадить Грине. Но Григорий Николаевич, считая всех женщин существами ниже его стоящими в своем развитии, искренне верил, что созерцание всей этой латиноамериканской мути доставляет его половине несравненно большее удовольствие, чем скажем ему репортажи о футбольных матчах с участием нашей сборной. Хотя так, как наши играют, так тоже не больно-то смотреть интересно.
Заглянул в комнату. Так и есть. На экране очередной Хосе или Хулио жаловался о своей тяжелой жизни какой-то очаровательной не то Хуаните, не то Кончите. Хотел было Гриня поскандалить маленько, прикрикнуть на Нинку, чтоб потише сделала, но передумал. Только показал на экран и пальцем у виска покрутил. Нинка в ответ только усмехнулась – а мол, сам-то! Эх, не заметил тогда Гриня, не обратил внимания, что уж больно ехидной получилась у нее эта усмешечка.
- Париться пойдете? – это относилось не только к жене, но и к дочери.
Он, конечно, мог и не спрашивать, и так знал, что не пойдут, поскольку ни черта в бане не понимают, только выстудят.
Напарившись в сласть, разморенный, разомлевший Гриня вернулся из бани. Нинка смотрела телевизор. Уже по другому каналу очередной Хосе-Хулио… Настроение у Грини было приподнятое, он даже ругаться не стал. С гордым видом хозяина прошествовал на кухню, позвал Нинку и приказал ей подать малосолых огурчиков да грибков маринованных со сметаной, хлеба порезать. Сам достал запотевший мерзавчик (как любил называть чекушку), Налил себе стопочку, предложил и Нинке, но та, как обычно, отказалась и ушла себе телевизор смотреть.
«Да и хрен с тобой, мне больше достанется», - подумал Гриня, подцепил вилкой огурец, поднес стопку ко рту. И тут произошло что-то странное. Рука его словно окостенела, застыла в воздухе, губы скривились, и он всем своим нутром вдруг понял, что пить ему не хочется. Да еще ко всему  (Гриня долго потом еще не мог сам себе признаться в этом) услышал он чей-то властный голос: «Не пей!». Он поставил стопку, внимательно осмотрелся по сторонам, будто и в самом деле кто-то посторонний мог быть рядом – тот самый, который мешал ему выпить. Никого, конечно же, на кухне не было. Нинка – и та давно в комнату ушла, на пару с дочкой концерт какой-то по телевизору смотрят. «Тьфу, черт! Привидится же!», - Гриня аж плюнул в сердцах и снова взялся за стопку. Вторая попытка закончилась столь же плачевно, как и первая.
«Эге», - подумал Гриня, - видать и впрямь я перегрелся. Надо было сперва пивка». Но все получилось не намного лучше. Едва горьковатая жидкость попала ему в рот, как в голове возникла невесть откуда взявшаяся мысль «А зачем это мне?..» Причем, Гриня был почему-то уверен, что мысль эта не его. Ну, хоть убейте, не мог он так мыслить! Впечатление было такое, словно кто-то взял эту мысль и вставил ему в мозги, как кассету в магнитофон. Положение сложилось самое, что ни на есть дурацкое: Гриня почувствовал, как рот его сам собой раскрылся, и пиво потекло по подбородку  и далее в низ,  стекая на чистую, только надетую майку.
Дня три Гриня ходил, как в воду опущенный. «Эка напасть», - думал он. Водка, оставшаяся после бани так и стояла  с субботы в холодильнике – он к ней больше и не притронулся – все желание как отрезало. И самое интересное, что где-то в глубине души Гриня чуял, что что-то тут не так: не может же человек ни с того ни с чего и вдруг  «завязать», сам того не желая. Даже, скорее, наоборот, вопреки своему желанию. И стало почему - то ему казаться, что выпить обязательно надо; не столько ради пьянки, как ради чего-то другого, чего он никак объяснить не мог; вот только тело его никак не хотело слушать таких мыслей, словно кто силком его от холодильника отодвигал. «Ниче, - думал Гриня в понедельник, - сегодня работы много, вон и бабке Вальке помочь обещался, умотаюся. – Она конечно и сама предложит пузырек, да на что, когда дома не востребованная стоит. Вот управлюсь у нее, домой приду – и вмажу от души». Однако не только от души, но и даже просто вмазать, от дома отчего-то «забыл». То же было и во вторник, и в среду. Словом, не заметил Гриня, как вся рабочая неделя и пролетела.
Ситуация складывалась критическая, тем паче, что Нинкин брат Серега, лучший Гринин собутыльник (сколь они по молодости – то пофестивалили!) обещался через пару недель в гости нагрянуть. Как не посидеть, не побалагурить за столом, а при таком-то раскладе…
А тут, еще как на грех, про Гринины странности на работе узнали. Получилось так, что в пятницу вечером собрались в «брехаловке» слесаря отметить рождение Сашкиной дочери. Гриня конечно же, был в числе приглашенных. Понятно, что шофера слесарям не ровня, но  Гриня понимал, что со всеми следует в дружбе жить, ты к людям с уважением, и они, если какая поломка, быстренько тебе ремонт организуют, ну а коли ты такой, что нос воротишь, жди своей очереди, а торопишься – так сам под машину полезай. Как тут отказать? Уселись все, все чин – чинарем, даже металлический стол, на котором обычно «козла» в обед забивают и тот плакатом с рекламой какого-то депутата застелили – для интерьеру. И вот когда разлили по стаканам, говорун – Мишка Лаптев толкнул поздравительную речь в честь отца новорожденной, Гриня (в тайне надеявшийся, что за компанию с хорошими людьми «пойдет») понял, что пить он не может. Надо было как-то спасать положение, и Гриня  решился. Чокнувшись со всеми, он поднес стакан к губам, а затем демонстративно поставил его прямо на улыбающееся лицо плакатного кандидата в депутаты:
- Извини, Саня, я  поздравляю тебя от всей души, желаю, что б твоя дочь умной и красивой девчонкой росла, только можно я пить не буду? -  Гриня выдержал паузу, оглядел растерянные лица остальных и гордо рубанул: - Все. В завязке я. Слово Нинке дал, что месяц в рот ни капли не возьму!
Мероприятие как обычно прошло, вот только Гриня весь вечер будто неприкаянный просидел. И в самом деле, какой интерес сидеть и смотреть, как другие пьют.
Конечно, заявлением своим Гриня вроде бы как лишь только лишний авторитет себе заработал – это ведь не каждый может такую силу воли иметь. Но с другой стороны, мужики в компанию перестали зазывать. А каково ему самому: он то ведь знал, что сила воли его в сложившейся ситуации абсолютно не причем.
Следующая неделя никаких позитивных изменений (в смысле Грининого потенциала по уничтожению проклятой) не принесла. Он осунулся, похудел, стал черен лицом. Всегда аккуратный, подтянутый, он стал выглядеть как-то растрепано.
- Не заболел ли ты? – сочувственно спрашивали его знакомые.
- А у него ОРЗ! – пояснял всем при случае словоохотливый Мишка Лаптев.
- Простыл что ли?
- Да не это новый вид болезни.
- Какой еще?
- Да приходит наш Григорий к доктору и жалуется: «Помогите доктор, ночами не сплю, слабость во всем теле, все из рук валиться». «Пьете?» «Да нет, неделю, как бросил». «Курите?». «Да месяц уж не курю». «Тогда, может, с женщинами всякие излишества позволяете?» «Да нет же, доктор, только с женой и то изредка». «Ну, голубчик, у вас типичное ОРЗ». «Да какое же это ОРЗ, доктор?!?». «А это ты, голубчик, очень резко завязал!»
Шутки Мишки пользовалась успехом и в другой раз, Гриня и сам посмеялся бы: он и сам любил время от времени кого-нибудь подковырнуть, да и на шутки в свой адрес не особенно обижался. А тут - как ножом по сердцу.
Но что интересно, одна Нинка словно бы и не замечала произошедших в нем перемен.
С Серегой же совсем плохо получилось. Вот от кого от кого, а от него не ждал Гриня такой пакости. А дело было так. Нагрянул  Серега в субботу, как и обещал. Нинка накануне его приезда все в доме вычистила, выскоблила, а наутро стряпню затеяла. Гриня, переделав всю мужицкую работу, протопил  баню. Лишь Серега на порог, а он его в баньку, все честь - по чести.  Ну а в баньке, для того, чтоб по поводу трезвенности разговоров больших не было, Гриня первым удочку закинул:
- Ты, Серег, извини, но я нынче в завязке. Решил месячишко – другой повоздерживаться. А то Нинка ворчит, да и сам чувствую, что тормознуть бы надо – зачастил чего-то.
- Ну и молодец, вот сегодня тяпнем по рюмашке, а с завтрашнего дня опять завязывай.
- Рад бы, но Нинке слово дал. А сам знаешь, слово держать надо, а то всякое уважение к себе потеряю.
- Да ладно, не хочешь – не надо, а то бы, … а впрочем, наддай-ка еще парку!
Серега хоть и шофером работал, да в милиции. И хотя был он всего лишь вольнонаемным, но с операми не зря якшался. И естественно, смекнул, что что-то темнит его деверь. Но виду, естественно, не подал.
Уже после бани, когда все уселись за стол (Ради такого Нинка и для себя рюмочку поставила) и Гриня разлил, Серега провел оперативную комбинацию: выпив с Нинкой пару стопок, он вдруг рубанул:
- Сеструха! И не стыдно тебе над мужиком измываться?! Ну, попостился он недельку, сама видишь, что может человек слово держать. Пускай с нами выпьет, что ему слюной давиться.
- Какое слово такое? - Нинка-дура сделала большие глаза, - Ты это о чем?
- Как о чем? Муж – то у тебя не пьет, тебе же слово дал, что бросит.
- Какое такое