Военный свой отпуск за 1992 год решил я, как обычно, провести на Тихом Доне. Сначала у отца станице Берёзовской, затем в Островской у мамы.
Ничего не поделаешь, развелись они лет 40 назад и стали проживать в 40 километрах друг от друга.
Вздыхая о странной сыновней своей судьбе, заставляющей ездить по разным станицам, я сидел на крылечке хаты в Берёзовской да отхлёбывал холодного ядрёного кваску из погреба.
- Ага, попался! - раздался из-за соседского плетня писклявый голосок известного в станице пьяницы Лёши Донцова. - Курей вертай!
- Эт ты мне, Лёха? - удивился я, отставляя жбан с квасом. - Якых такых курей? Ты чего, фашистом заделался? Давай, партизан, курка-яйко-млеко?
- Курей вертай! - не унимался Лёха. - Заместо своей мамани!
- Якый мамани? - наморщил я лоб, заподозрив пьяницу в излишних ночных возлияниях. - Вона ведь в сорока километрах отседова!
Лёха тяжко перевалился через плетень и, дыша перегаром, плюхнулся на крылец:
- Твоя маманя моей тёщеньке все зубы повыдергала!
- Неужто вси? - не поверил я.
- Вси ни вси, а два зуба выдернула! - вздохнул сосед, с вожделением поглядывая на жбан с квасом.
Налив ему кружечку и дождавшись, когда Лёха насладится ядрёностью кваса, я продолжил допрос:
- Яки таки зубы умыкнула мама?
Отворотив от меня лик, сосед покричал что-то невнятное, глядя на плетень. И вскоре там образовалась круглая физиономия его любимой тёщеньки, искривлённая болью и вселенской скорбью.
- Ильмень тащи! - приказал её Лёха.
- Алюминий что ли? - сообразил я.
- Точно! Маманя твоя пломбу моей тёщеньке поставила из проволки ильменевой. Один дён она продержалась. И выскочила!
Тёщенька, перемотав опухшую щёку тёплым вязаным платком, перелезла через плетень и сунула мне под нос ладонь.
Среди мозолей тускло и хищно поблёскивал масенький кусок "ильменевой" проволоки.
- Вот! - скривилась от боли соседка. - А ишо твоя маманя мне лишшний узуб дёрнула!
- Так всё-таки один? А то Лёха сказав, что все повыдёргивала! - обрадовался я.
Вспомнив про каких-то курей, которые обязан вернуть в счёт погашения тёщенькиных страданий, я спросил:
- А куры причём? Якых курей я обязан отдать?
Вселенская скорбь покрыла, как солнечное затмение, печальный лик обычно крикливо-шумной соседки:
- Надысь узуб у мэнэ захворив. Пойихала я до Островской, до твоей мамани. Взяла вона плоскогубцы та й высмыкнула! За роботу курку взяла. А я чую, узуб-то болыть! Болыть да болыть, моченьки моёй нэмае!
- Может, после операции боль эта осталась? - посочувствовал я.
- Нет! Ошибилась вона, не тот узуб дёрнула! - скривилась от скверных воспоминаний соседка. - Ну и дёрнула втОрый узуб. Довелося йий другу курку виддаты!
Лёха победно глянул на меня:
- Поняв? Курку вертай!
Почесав затылок и покрутив свой казачий ус, я нахмурился:
- Погодь! А ильмень причём? Пломба который! Мама пломбировала зуб?
- Пломбировала! - промычала соседка. - Дык выпав ильмень на другий дён! А узуб опять болыть да болыть, моченьки моёй нэмае!
Чтобы хоть что-то понять, мне пришлось приложиться к жбану. Ядрёный квас разбудил моё логическое мышление:
- Матрена Иванна! Не пойму, зачем вам было ездить за сорок вёрст киселя хлебать? В Берёзовке же свой зубодёр в наличии!
Лёха тут же вступился за любимую тёщеньку, рассказав, что страсть как боится она этого лиходея-зубника по фамилии Лиходеев.
"Точно, лиходей!" - вспомнил я случай с моим родным братцем Ромой, которого прихватила зубная боль в прошлый мой отпуск.
Как назло, прихватила ночью. И что делать в глухой станице?
Сели мы на велосипеды и поехали сдаваться в станичную больничку, в пункт скорой помощи.
Брательнику моему несказанно повезло, ибо дежурил по "Скорой" молодой задорный стоматолог, недавно окончивший зубную волгоградскую бурсу.
Не мудрствуя лукаво, лиходей Лиходеев засунул в перекошенную пасть моего братца плоскогубцы, крякнул, звякнул, да вытащил кровавый больной зуб.
Радуясь такому небывалому счастью и невероятной удаче, мы возвратились до дому-до хаты.
Зря радовались! Зуб опять разболелся.
Не тот зуб выдернул лиходей!
Спасла Ромика наша мама, ночью нагрянувшая проведать своих, заплутавших в разных концах света, непутёвых сыночков.
Перекрестившись, она достала с подловки старые скрипучие плоскогубцы.
Крякнула, звякнула, да и выдернула зловредный больной зуб.
И братцу моему сразу полегчало. Выпив пару стаканчиков чистой, как слеза, самогонки, Рома блаженно захрапел.
Вспомнив тот случай, я понял страх и ужас моей соседки. Неминуемую пытку местного зубодёра-лиходея она сразу заменила на добросовестную работу доброй моей матушки.
- Так чого? Курку вертай! - отвлёк меня гнусавый голос Лёхи.
- Каку таку курку, нечестивец! - пришла мне на помощь соседка с другого фланга.
Из-за плетня нас изучала баба Маша Озерина, маленькая быстрая старушка. Была она авторитетна в станице своим невиданным трудолюбием и прошлыми заслугами, ибо лет тридцать отработала трактористкой.
- Лёша, ты чаво як Ананьич, дохтур наш? - язвительно спросила она.
При упоминании Александра Ананьевича наш сосед сник и примолк.
И было с чего.
Ананьич был когда-то знатным станичным терапевтом.
Однако, выйдя на пенсию, загрустил.
А тут ещё развал Советского Союза с разором и нищетой.
Вот и загрустил Ананьич.
Да так загрустил, что светлый ум его повернулся и поехал вместе умной "с крышей".
И ежли б это "поехало" оставалось в тиши домика Ананьича!
Ан нет.
Услышала однажды баба Маша, как двор её наполнился страшным шумом, клёкотом индюком и кудахтаньем кур.
Выскочила из хаты и остолбенела.
Посреди двора стоял Ананьич, хищно, как старый лисовин, оскалив зубы. И отрывал голову изловленной курице.
- Аниньич! Що ты робыш, лыходий? - вскричала поражённая зрелищем бабуся.
- Як що? - глаза седовласого грабителя источали детскую святую простоту и наивность. - Я ж вас лечил!
Случай этот, к сожалению, не стал единичным.
Поэтому соседу нашему никак не хотелось сравнения с этим добрым святым человеком, полвека лечившим станичников.
Поразмыслив, он выдал свой главный козырь:
- Я участковому нашему Зубодёрову жалобу написав!
- Но фамилия его - Круподёров! - поднял я бровь.
- Не! Зубодёров! - вздохнул Лёха. - Потому как смеяться удумал, почитав жалобу. Давай, говорит, я сам выдерну зуб тёщеньке. Зуб у ней ядовитый, как у гадюки-змеи! Ага! Я жалобу в Сталинград отправил. Пущай накажуть Зубодёрова! И маму твою накажуть. А то газета наша районная присвоила её звание "Зубодёр года". Она и радуется. Надо наказать!
Слушая соседа, я щипал свой казачий ус, дабы не ржать как лошадь Пржевальского.
И лихорадочно думал, как бы помягче уйти от конфликта.
И надумал:
- Матрёна Иванна! А поехали к моей маме! Пущай исправит свои ошибки!
