Забытая балерина. Переболеть, перегореть...
Да, да! В слепой и нежной страсти
Переболей, перегори,
Рви сердце, как письмо, на части,
Сойди с ума, потом умри.
И что ж? Могильный камень двигать
Опять придётся над собой,
Опять любить и ножкой дрыгать
На сцене лунно-голубой.
(В. Ходасевич)
Первые симптомы безумия у Ольги Спесивцевой появились в 1934 году в Сиднее, где балерина гастролировала в качестве звезды труппы Анны Павловой, возглавляемой после смерти великой танцовщицы её мужем Виктором Дандре. (1)
Ольга постоянно твердила, что окружена врагами, намеревающимися украсть и уничтожить цветы, которые дарит ей публика. Ни слова не говоря, Спесивцева прерывала репетиции и уходила бродить по городу. После того как в страшном возбуждении ночью она прибежала в номер Дандре и умоляла спасти её от убийц, все поняли, что за "неврозами" артистки кроется что-то более серьёзное и страшное.
Несколько дней спустя Ольгу подобрали на дороге довольно далеко от Сиднея: взор её был затуманен, говорила она что-то невнятное. Стало очевидно, что выступать балерина не сможет. После нескольких недель отдыха в санатории она уехала из Австралии.
Однако ещё весной 1931 года во время успешного турне в Монте-Карло и Швейцарии окружающие замечали ужасное душевное состояние Спесивцевой. Её депрессию невозможно было ничем объяснить, поскольку в труппе она занимала первое место и пользовалась привилегиями примы. И всё же она постоянно находилась в раздражённом, озлобленном и подавленном настроении.
А однажды ночью, во время переезда труппы в Монтрё, балерина попыталась выброситься из своего спального купе. Просто чудо, это вовремя заметили и танцовщики втащили её обратно через окно.
В июне 1935 года в парижском театре "Опера Комик" Ольга Спесивцева дала сольный танцевальный вечер, из-за неудачной организации закончившийся провалом. Балерина была откровенно убита и явно не в себе.
Прогрессирующая болезнь изнуряла Спесивцеву, которая не понимала причин происходящего с ней несчастья. Серж Лифарь считал, что Ольга стала жертвой собственной гениальности, намного превосходившей её интеллектуальные способности.
Попытки балерины рассуждать об искусстве оборачивались детским лепетом, и собственное бессилие приводило её в ярость. Она нервничала и капризничала, как ребёнок. (2)
Однажды после длительной репетиции танцовщики - партнёры предложили Ольге зайти в кафе, чтобы снять напряжение и просто по-дружески поболтать. К их изумлению, она озабоченным тоном ответила:
- Нет, нет, спасибо! Я тороплюсь домой. Меня ждёт работа!
- Работа? Так поздно? Что же ты делаешь?
- Перевожу на французский лермонтовского "Демона", - отвечала она.
- Да неужели? - Все были ошеломлены.
- Конечно! Я же француженка! Свобода, равенство,Троица!
Лицо у неё было серьезным. И танцовщикам вдруг стало не по себе. Ведь Спесивцева не знала французский. Потом эти странности стали повторяться довольно часто. После Лермонтова настала очередь Шекспира. Затем она "приступила" к переводу Достоевского.
Ольга искренне верила, что таким образом производит впечатление образованной женщины. Ей казалось, что ввести в заблуждение собеседника ничего не стоит.
Множество причуд и странностей Спесивцевой одни объясняли недостатком ума, другие относили за счёт первых симптомов душевной болезни. Разлад между интеллектуальными способностями и творческими возможностями всё больше расшатывал психическое равновесие балерины, пока, наконец, не разрушил его окончательно.
В 1939 году Ольга Спесивцеваа оказалась в Нью-Йорке. Она целиком полагалась на Брауна, который хотел помочь балерине, но не смог...
На репетиции балета "Синяя Борода" танцовщик американской балетной труппы Антон Долин , который танцевал с Спесивцевой, внезапно ощутил гнетущее беспокойство. Оно разливалось неприятным холодком в груди, мешая сосредоточиться.
Антон предчувствовал: что-то с Ольгой. Последнее время она была очень странной. И не только последнее время. Судьба свела их в антрепризе "Русский балет" Сергея Дягилева.
Долин вспомнил, как в Лондоне после спектакля "Жизель" всю труппу пригласили на банкет в дорогой ресторан. Артисты предвкушали удовольствие вкусно поесть, выпить шампанского и расслабиться. Одна Ольга Спесивцева отказалась ехать, произнеся нелепую фразу:
"Призраки ничего не едят".
Каприз звезды? Кокетство? Если бы! На самом деле всё было гораздо серьезней и страшней. Наскоро одевшись, Долин помчался в гостиницу, где жила Ольга.
Случилось то, чего он больше всего боялся. В гостиничном номере всё было разбросано, дверцы шкафов распахнуты, ящики выдвинуты. На кровати сидела хрупкая женщина. Чёрные пряди волос, обычно гладко уложенные, в беспорядке падали на лицо. Огромные тёмные глаза, казавшиеся ещё темней на фоне бледной кожи, лихорадочно блестели. Казалось, она бредит наяву.
- Я Жизель! - повторяла она. - Я королева лебедей. Я Спесивцева из парижской OпeрА. Здесь мой дом. Я буду жить только здесь. Я никуда отсюда не уйду.
Леонард Браун молча стоял у окна и смотрел вниз, на оживлённую улицу Нью-Йорка, где у подъезда гостиницы дежурила "Скорая помощь".
Врачу, который в очередной раз выслушивал бессвязный монолог, всё это начинало надоедать. Его терпение было на исходе.
- Эта леди затеяла скандал, вызвала полицию. Вы видите, она неадекватна. Придётся её забрать, таковы законы Нью-Йорка, - заявил он Антону Долину в ответ на его безмолвный вопрос. – Может, вам удастся уговорить её спуститься вниз?
Ссора с Брауном произошла из-за паспорта. Ольге всё чаще приходила мысль о возвращении домой, в Россию. Но куда ей ехать? Советского гражданства она лишилась много лет назад, здоровья никакого
"Я никуда тебя не отпущу! - почти кричал Браун. - Ты моя жена! Как ты поедешь одна? Безумие!!
"Гражданская..."
В голосе Ольги было столько решимости, что Брауну на всякий случай пришлось надёжно спрятать её паспорт. Ольга начала его искать, всё перерыла, разнервничалась...
- Я Жизель, - обречённо твердила Ольга, когда её сажали в машину. - Я Жизель...
Через полчаса в приёмном покое психиатрической клиники оформляли новую пациентку - русскую, 1895 года рождения, бывшую балерину.
- Не волнуйтесь, сэр, мы быстро приведём её в норму. У нас прекрасное лечение, замечательный уход, великолепные условия, - говорил врач, глядя, как Браун приписывает нули на чеке для оплаты - клиника была частной и дорогой.
Действительно, Ольге вскоре стало лучше, наваждения испарились, на щеках появилось слабое подобие румянца, и глаза больше не казались ввалившимися. Её подлечили и отпустили.
Шёл сороковой год, в Европе маршировали нацисты, Гитлер захватывал одну европейскую столицу за другой, а здесь, за океаном, Ольга и Браун чувствовали себя в полной безопасности. (4) Взявшись за руки, они гуляли по аллеям Центрального парка, радуясь распускавшейся на глазах листве. До следующего приступа, который не замедлил повториться. И снова частная клиника, успокоительные инъекции, снотворные таблетки…
Вскоре Спесивцевой позвонили и сообщили, что Браун скончался от сердечного приступа прямо на улице.
Это стало последней каплей для нестабильной психики балерины. Браун не оформлял с Спесивцевоой никаких отношений, то после его смерти она осталась без средств. Всё состояние мистера Брауна унаследовала его сестра, которой не было никакого дела до балерины.
Оставшись одна в чужой стране, без знания английского языка, без единого доллара в кармане, Спесивцева окончательно потеряла рассудок и память.
В таком состоянии, находясь в нью-йоркской гостинице "Вандербильт", Ольга пыталась выброситься из окна сорокового этажа. даже не могла вспомнить своё имя. У женщины случилась сильнейшая истерика, а её разум окончательно помутился. Она рыдала, кричала, что её зовут Жизель
На неё надели смирительную рубашку и отвезли в психиатрическую лечебницу для бедных, так как за Спесивцеву никто уже не мог платить.
Ольгу Александровну никто не искал, никто не интересовался её судьбой, и, казалось, её попросту заочно уже все похоронили. Звезда мирового балета на целых два десятилетия стала просто пациенткой под номером № 360446, потому как её настоящее имя никому не было известно.
"Я думаю, что после потребности в переживании у человека сильнее всего потребность забыть пережитое"
(Г. Гессе)
В марте 1946 года через советское посольство в Нью-Йорке Антон Долин связался с старшим братом Ольги Анатолием, который жил в Ленинграде.
"Я был бы счастлив, если бы сестру перевезли на родину", - ответил Анатолий.
Но этот план не осуществился, потому что Долин должен был внести десять тысяч долларов, а затем сопровождать Спесивцеву в Советский Союз. Когда он рассказал обо всём Ольге, та ответила:
"Я - королева! Оставайтесь здесь ... Осторожнее! Инки!"
При чём здесь инки, Антону было непонятно. Пытаясь избавить её от ужасной атмосферы больницы, Долин готов был даже жениться на ней. Но и тут его ждал отказ: закон запрещает браки с душевнобольными.
В сентябре 1948 года Ольгу Спесивцеву посетил ещё один её партнёр по сцене Серж Лифарь. Эта мучительная встреча осталась в его памяти как одно из самых горьких воспоминаний.
"Ольга была заживо погребённой сумасшествием", - так выразился Серж.
Балерина показалась ему призраком, тенью Жизели - старая женщина с впалыми щеками, глубоко запавшими глазами. И всё же, несмотря ни на что, она хранила в себе частицу своего "божественного" прошлого, хрупкую, какую-то неземную грациозность.
Говорила Ольга спокойным голосом, словно они только вчера расстались. Лифарь изумлялся её безупречной памяти, время от времени ему казалось, что балерина в полном сознании, мыслит трезво и ясно, и потому он не мог избавиться от ощущения, что её можно было спасти.
- Ольга, ты хотела бы танцевать?
- Нет. - Она в смущении опустила глаза.
Лифарь настаивал:
- Станцуй арабеск Посмотри, помнишь ты это па?
Серж показал ей с помощью пальцев разные движения. Она внимательно следила за его руками, придавая каждому па какой-то особый таинственный, мистический смысл. Потом пробормотала:
- Да, атти ... Это железный принц. А я принцесса. Мой отец царь. Вот почему, когда я окончила школу, царица подарила мне соболью накидку на голубом атласе ... Это Аттила, железный принц ... Замолчи, отодвинься, враги могут тебя услышать ... Не будем больше говорить об этом ... Это запрещено!
- Почему запрещено и кем?
- Не спрашивай ... Запрещено ... Запрещено религией. Ты знаешь, что я пишу Евангелие? Работаю целый день. И так устаю. Я устала писать и всё пишу, пишу...
Ольга пришла в возбуждение и стала мерить комнату большими шагами, беспорядочно жестикулируя. (5)
Лифарь спросил в упор, желая проверить её память:
- Ольга, сколько тебе лет?
- Ты же знаешь, женщин об этом не спрашивают! Это невежливо! - Она кокетливо посмотрела на Сержа.
- Но ты школу окончила в 1916-м, правда? - спросил Лифарь.
- Нет, в 1913-м.
- Ольга, а ты знаешь, что мы не виделись десять лет? Что была война?
- Конечно! И немцев разбили. Они хотели напасть на меня и убить!
- Ольга, твоё имя
