Следы

В 13 роту ехать не хотелось. Почти 400 км от части, за Белоозёрск. Хотя мне было любопытно, ведь именно там, на острове Сладкий, снимали фильм «Калина красная». Тот эпизод в начале, где Шукшин идёт по мосткам...
Водила Войчук, толстый хохол, ворчал : «Вот, бля, спидобылось именно нас туды заслать! Нет бы этих урюков из пятой роты... ни, чиво такая несправедливость...».      Но, судьба играет человеком, а человек играет на трубе. Это я понял примерно в 14 лет. Рота была дурной, нехорошей. Неуставщина с поножовщиной, этнические землячества. В общем, все ужасы, которые описывают «Солдатские матери».
Ехали потому, что рядовой Баранов, военнослужащий 13 роты, взял и расстрелял весь караул на зоне. Он был чемпионом войск по стрельбе, и ему, как я думал, не составило труда снять с 50 метров из автомата трёх узбеков на вышках, а потом зайти в комнаты отдыха и закончить с остальными.
Одному остальному повезло. Притворившись убитым, он достаточно проворно нагнал Баранова в перелеске и с одного выстрела отправил его на встречу с караулом. Потом бросил автомат, сел на мокрый мох и заплакал.
И теперь мы ехали на замену роте, которую немедленно расформировали, солдат отправив по другим ротам. Ротного, замполита и прапорщиков сначала судили судом офицерской чести, а потом просто выгнали со службы. Такое не прощают. Это относится к преступлениям - не досмотрели, упустили.             
Был декабрь, мокрый и без снега. В половине седьмого утра особенно остро
чувствуется его мокрость и неуютность. Грузили мешки, автоматы, потом полезли в
кузов. 

Деды сели к кабине водителя, накрылись тулупами. Долговязый бугай Таранкаускас , зевая, спросил меня : «Что, Андрюха, расскажеш мни о Грэбэнщикове? Интересно, журнал тут читал, ты ж его видел?»  Таранкаускас однажды слышал, как майор Терехов, здоровый усатый дядька, с интересом слушал мои рассказы о рок-клубе, Дворце молодёжи, концертах «Секрета» и про прочие культурные движухи в Ленинграде. Таранкаускас был добрый, угощал меня кровяной колбасой и шпигом , который посылала ему его невеста, Арнита. Он её любил нормальной хуторской любовью литовца .Однажды в канцелярии он звонил ей по межгороду и кричал в трубку, почему-то по русски: «За****уешь - приеду, убью!»  До этого весь разговор шёл на литовском. «Конечно расскажу,» - подумал я. Хотелось колбасы под горячий чай.             

Ехали молча, только казах Сулейманов насвистывал свои мелодии, приятные только ему. Сулейманов был «черпак», поэтому, услышав от «дедушки» Шарикова недовольное «Заткни свирель, акын недоделанный!» тут же замолчал.       
«Урал» медленно подъехал к одноэтажной казарме. Барак, судя по окнам, был ещё довоенной постройки. Зона на острове была здесь чуть ли не с 1925 года, когда закрыли женский монастырь. До неё было с километр, точнее, до берега. А от берега по мосткам к КПП ещё метров двести пятьдесят.
На крыльцо вышел старший лейтенант Саидзе, грузин по отцу. В части он имел прозвище «Челентано» -что-то было общее в лошадиной улыбке Саидзе с итальянским мачо.             





- Что, ****ельники и извращенцы, приехали менять воинов-чекистов? Хватит жопы свои таскать до чайной и девок мацать на Горького ( там был ДК армии с танцами) , йопаный в рот, теперь, нах, Родина ждёт, что каждый выполнит свой долг!
Саидзе услышал эту фразу от меня в библиотеке части, когда рассматривал энциклопедию и я рассказал ему про адмирала Нельсона и его фразу перед Трафальгарской битвой  - «Британия ждёт, что каждый выполнит свой долг». В энциклопедии Саидзе искал названия лекарств от трихомоноза, и рассказ про Нельсона немного отвлёк его от грустных мыслей.
- Бороду сбрей, неаполитанец, - на ходу бросил ему капитан Сухоруков, проходя в казарму, - Кантемиров не одобрит.
Саидзе оскалился и стал похож на пирата из детской книжки. Здесь, вдали от штаба части, он явно расслабился и отпустил  оперную бороду, как у Паваротти.                ... на третий день пошёл густой снег. Шёл он два дня, и мы оказались в сказке «Морозко».  А потом я проснулся от воя волков. Выли  они, казалось, очень близко. Вышел на крыльцо, накинув тулуп. На крыльце курил местный прапорщик, контролёр из зоны, старик с испитым лицом лет 35.
- Часто у вас тут так? - спросил я.             
-А? Чо? Так это... волки ведь, природа, ****а вошь. Не, не часто... так, малёха...             
Вой прекратился. Тишина. Тихо, такой тишины в городе нет, подумал я. Надо было идти в караул на зону, там меня ждал мой призыв, замначальника караула, сержант Грибовский. Вместе с ним меня ждали индийский чай, пряники и кассета с группой «Авиа».       
Надел валенки, тулуп, опустил уши шапки и сразу стал похож на сторожа из старого советского фильма.             
Зона виднелась вдали, как праздничный торт. Ещё она напоминала замок из заставки диснеевских мультфильмов. Прожектора ярко освещали башни монастыря 18 века, заборы и корпуса самой колонии.
Я шёл по натоптанной тропе, подсвечивая путь фонариком.  Снег скрипел, было ощущение, что это я иду ранним утром в школу, и впереди столько интересного.                Вдруг я ясно, чётко почувствовал, что на меня кто-то смотрит из леса. Остановился и медленно повернулся к лесу, дал лучом в самую глубь. «Волки.... этого ещё не хватало,»- первая мысль.             
Ветки, тьма, поваленное старое дерево. Резко повернулся. «Бля, ни ножа, ни палки. До зоны минут десять бегом и до роты пятнадцать, надо к Грибовскому дёргать... бля, они  же на спину прыгнут...» - мысли суетились.     
Начал светить фонариком вокруг себя. Вдруг кто-то совсем рядом сказал «Иди». Как приказал. Голос шёл  откуда-то сзади. Резко обернулся. Ночной лес, тихий и тревожный.  И я пошёл, стало вдруг легко и не страшно, такое ощущение, как в тёплом Финском заливе босиком бродить по мелководью.
- Ты чего, Андрэ, такой бледный? Водки вроде не пил вечером, а, чо такое? - довольный Грибовский сидел в кресле в комнате начкара.  Я промолчал, сел, было тепло и хорошо. «Не, Саше не расскажу,” - подумал я. Увидел бурые пятна на полу. Грибовский перехватил взгляд,  - Здесь грохнули прапора и пультиста. Зэки кровь отмывали, трупы полтора дня лежали, пока следователи из Москвы ехали... впиталась . Грибовский зевнул, - весной ремонт обещали. Да... зэки тут матерились знатно.                Потом был чай, пряники и непонятная музыка с кассеты. А потом затрещал зуммер телефона связи с третьей вышкой.
- Да, чо? Ты там чо, Исламбеков, от мороза совсем охренел?  Тут тебе не Хорезм, тут, бля, морозы, - Грибовский разговаривал с часовым с третьей вышки. - Чо, нах, какие следы? Бля, если сменится хочешь, так и скажи! Чего ****ашку изображаешь?                Грибовский положил здоровую эбонитовую трубку, - Вроде нормальный узбек, техникум закончил, какую-то шнягу мне сейчас прогнал, говорит на мостках следы идут к нам, а человека нет. Следы он видит, бля! 
Грибовский открыл форточку в окне, в комнату хлынул морозный воздух.                И тут я услышал скрип снега. Скрип от шагов. Кто-то шёл по мосткам. И шёл он явно к нам.
Грибовский поморщился, - Что за херня... Кто это? Ну-ка, Андрэ, идём, посмотрим. Капитан к жене ушёл, не может.., хотя, хер его знает…
Вышли на крыльцо и посмотрели на мостки, ярко освещённые прожекторами. К нам шли следы. Отпечатки  от валенок, машинально подумал я. Валенки скрипели и уверенно двигались в нашу сторону.
  Грибовский достал пистолет из кобуры на ремне, вскинул его дулом вверх.                - Стоять! Стоять я сказал, бля! После третьего предупреждения стреляю! Стоять,  ложись лицом вниз, ноги на ширине плеч, на ***, руки за голову! Пароль! Пароль говори, сука! 
Пароль на эти сутки был «Белоруссия», отзыв «Одесса», в 8 утра для следующего караула он менялся. 
Мне стало очень страшно. Я знал, вот чётко знал, что если следы дойдут до нас, то мы умрём.             
Грибовский вдруг перестал орать и прицелился, как в тире. Одна рука за пояс, прицел на мостки.             
Внезапно стало тихо. Я чётко видел, как ОНО остановилось, раздался скрип снега на льду и следы направились по льду озера к лесу.       
Я стоял в одном кителе и вдруг очень замёрз.
Грибовский заволновался: Э, ****аврот! Сюда иди! Сюда бегом! Чо зассал-то?                - Саша, не ори. Бесполезно. Давай обратно в караулку, - попросил я.                Грибовский молчал. Это был простой и компанейский парень из Тосно, мой призыв.
-Саша, ты чего? Чего? Всё, ушло оно, ушло…
Грибовский молчал. Скрип от шагов мы ещё слышали. Вдруг раздалась автоматная очередь. Фонтанчики снега взвились на льду у отпечатков от следов.                - Исланбеков, ****аврот, отставить, отставить! Чурка ебучая! Ты чо делаешь!
С первой и второй вышки заметались лучи прожекторов- это часовые пытались найти причину стрельбы. Столбы света лихорадочно шарили вокруг. По льду, по мосткам.                Ярко осветили меня. Я заорал «Белоруссиииияя!».             
Завыла сирена внутри зоны. «Бля, контролёры услышали и приняли за внешнее нападение.. сейчас начнётся...»-подумал я. Нападение на ИТК это очень серьёзно, это мы знали все.             
Грибовский обернулся от двери караулки: Беги, нах, к узбеку. Давай его сюда! Я сейчас замену этому дебилу пришлю! Мне надо сигналку снять! Сейчас из роты звонить будут, там тоже тревога!             
До вышки было близко. Узбек затих. Я подбегал к лестнице на вышку, как вдруг он подал голос: Стоять! Стреляю!             
- Белоруссия! Белоруссия!             
- Лицом вниз! Вниз, шайтан!             

Лежать на тропе караула было неприятно. Наледь, крики узбека «Стоять, стреляю!» Прошло минут десять, подбежали его земляки, начали разговаривать. На землю полетел автомат. Потом два узбека свели по лестнице вышкаря, он молчал. Он потом вообще молчал, так его, молчаливого, и комиссовали по здоровью.    Ротный поверил нам. Он был вологодский , поэтому поверил. Ещё недели три нас продержали в 13 роте. Караулы, кино на маленьком экране в комнате отдыха, жареная на сале картошка в пищеблоке у толстого повара  Скурату.


Прапорщики рассказывали, что именно в этот декабрьский день, когда всё это произошло, в  далёком 1925 году выселяли монастырь. Нескольких монахинь утопили в проруби у мостков,  заталкивая баграми под лёд,среди них и настоятельницу. Перед тем, как уйти под чёрную воду, она прокляла  палачей, и остров.Остальные сгинули где-то в лагерях.
Что это было, напоминание или морок ночной, не знаю. Только тот взгляд из леса и голос , говорящий мне «Иди» запомнил. Голос был не злой, он был как указание к действию, к жизни. Ведь жизнь, как известно, не любит остановок в пути.