15.
Матильда смотрит на меня, уперев кулаки в бёдра и мне кажется, будто в глазах мачехи сверкают яркие молнии. На угрюмом лице такое выражение, какое вероятно можно увидеть у лесных разбойников, когда они грабят какого-нибудь бедолагу. Матильда молчит и это её молчание страшнее, чем громкая ругань или проклятия. Жанна и Анна за спиной матери корчат рожи и показывают мне языки. Всем своим видом эта троица даёт понять, что пощады мне не будет.
И самое смешное это то, что мне абсолютно не страшно. То есть, пусть Матильда хоть вырастит на голове рога, как у дьявола и начнёт дышать огнём я всё равно буду вспоминать о предстоящей встрече с Карлом и о том, что сегодня меня ожидает долгожданный подарок феи. В груди так сладко сжимается и не терпится узнать, что же будет за подарок?
- Ничего не хочешь сказать? – цедит Матильда. – Попросить прощения, например?
- Стать на колени и попросить прощения? – хихикает Жанна, а её сестра закрывает рот ладонью, не в силах сдержать смех.
- Может быть даже так, - говорит Матильда и криво усмехается.
Они это серьёзно?
- Я ни в чём не виновата, - говорю и вижу, как гроза в глазах мачехи усиливается, а на красной физиономии проступает что-то, вроде изумления. Ну да, она не привыкла, чтобы ей кто-то в чём-то перечил. А тем более – я. – И я не собираюсь просить прощения и уж тем более не стану становиться на колени. Единственный, перед кем я могу стать на колени – это Всевышний, понятно?
- Дерзишь, тварь? – почти шепчет Матильда и выставив перед собой сжатые кулаки, делает шаг вперёд. Раньше я бы отступила, закрыв голову руками, но сейчас я лишь поднимаю подбородок и без страха гляжу в глаза Матильды. – Что ты себе позволяешь?
Тем не менее в голосе мачехи звучит усиливающаяся растерянность. Такая же, какая написана на лицах её дочерей. Жанна и Анна переглядываются и пожимают плечами.
- Я не стану просить прощения, - повторяю я. – А если ты продолжишь, то я развернусь и уйду, ясно?
- Как же, - Матильда отступает. Грудь женщины тяжело вздымается, а в глазах притаился сам ад. – Думаешь отвертеться от работы, которая накопилась здесь за два дня твоей лености? Нет уж! Ступай и займись делом, а к этому разговору мы ещё вернёмся. Чуть позже.
Когда я прохожу по коридору мимо Матильды, то внезапно вижу, как выражение удивления на лицах Жанны и Анны внезапно сменяется злорадством. Понимая, что сейчас произойдёт какая-то мерзость, начинаю оборачиваться и не успеваю.
Сильная боль в затылке буквально колет голову на две половины, а в глазах вспыхивает багровый мрак. Не в силах удержаться на ногах, падаю на пол и тут же ощущаю, как меня несколько раз бьют по рёбрам. Если Матильда и сдерживается, то совсем немного, так что даже не знаю, где больше болит: в голове или боку.
- Есть только одна причина, по которой я тебя не стану сейчас убивать, - рычит дьявол надо мной. – Это то, что нас пригласили на королевский бал и у меня хорошее настроение. Когда перестанешь валяться, вставай и займись нашими платьями, мерзавка. Доченьки, отведите её в комнату и привяжите за ногу, чтобы гадина не сбежала.
Меня за волосы поднимают с пола и тащат по коридору. Я плохо понимаю, где нахожусь и что происходит вообще. В голове кружится и сильно тошнит. Кроме того, с обеих сторон постоянно щипают и тыкают пальцами под рёбра.
Когда перед глазами боле-менее светлеет, я понимаю, что меня затащили на второй этаж и привязали за ногу к ножке большого платяного шкафа. На столе передо мной лежат три бальных платья, а рядом с ним – котёл, пышущий жаром и гладильный ковш. Жанна и Анна хохочут, тыкая в меня пальцами. Ощущая пустоту внутри, я сажусь на пол и гляжу перед собой, ничего на самом деле не видя.
- Не вздумай сотворить какую-нибудь глупость, - Матильда стоит в проёме двери и в руках мачехи длинная палка, которой она иногда лупит старого Фора. – Если ты испортишь хоть одно платье – я забью тебя до смерти. Как ты сюда пришла не видел никто – скажу: ушла из дома и не вернулась. Может, съели волки или попала в руки бандитам.
Если бы у меня сейчас в руках был нож, я бы не задумываясь ни секунды пустила бы его в ход. Почему я тогда сказала Бер будто не желаю смерти этой твари? Сейчас я желаю ей тысячи смертей сразу. Папа, как ты мог не увидеть, что таится внутри этой мерзкой женщины? Ты же всегда был самым умным и проницательным. Или дьявол способен так хорошо маскироваться под личного обычного человека?
- Мы друг друга поняли? – Матильда холодно улыбается и машет рукой. – Девочки, оставим эту лентяйку, пусть она наконец вспомнит, зачем господь дал руки людям.
И они уходят. Жанна и Анна непрерывно хихикают, оборачиваясь на меня и подталкивают друг друга локтями. Интересно, они-то хоть поняли, что именно только что сказала их мать? Она ведь пообещала убить меня за платье! Или все трое ставят мою жизнь куда ниже, чем какой-то кусок материи?
О чём я говорю – так оно и есть! Я всегда была для Матильды и её дочерей чем-то средним между служанкой и домашним животным. Ощущаю, как слёзы скользят по щекам и в бессильной ярости бью кулаком по полу. Зачем я вообще сюда вернулась? Нужно было дождаться вечера, встретиться с феей и отправляться на бал.
А вместо этого, я нагружена тяжёлой работой и ещё неизвестно, что произойдёт дальше. Почему-то мне кажется, что это не последние неприятности сегодняшнего дня.
Некоторое время пытаюсь распутать верёвку и у меня не получается. Перед тем как вязать узлы, верёвку намочили, так что сейчас её можно лишь перерезать. Может есть ещё какой-то способ, но пока он мне в голову не приходит. Возможно, потому что голова продолжает гудеть, точно колокол и вспышки боли в ней, заставляют морщиться, касаясь большущей шишки на затылке.
Чтобы немного отвлечься от своих страданий, принимаюсь за работу. Хорошо, хоть никто не мешает и не толкает под руку, так что глажка идёт хорошо. Как же неудачно получилось с моим возвращением домой! Знала бы, обязательно зашла бы к Констанц и поздоровалась с ней. А так, разве что Бер может сказать, что я собиралась вернуться. Но с учётом, как к подруге относятся местные, ей могут и не поверить. Ну да, Матильда куда как в большем авторитете.
Нет у меня защитников. Разве что фея…Но как ей дать знать, что у крестницы большие неприятности?
Платье мачехи готово, и я принимаюсь за уборы её дочерей. Какая-то мысль вертится в голове, всякий раз, когда я ощущаю жар от угольев, но я пока не могу ухватить её за скользкий хвостик. Ладно, подожду, пусть в голове ещё немного прояснится. Очень хочется пить, но я так понимаю, что звать кого-то бессмысленно, поэтому остаётся надеяться, что в ком-то из трёх мучительниц пробудится хотя бы толика милосердия.
Не пробуждается. Я заканчиваю третье платье, ощущая столь сильную жажду, что сама себе напоминаю землю под беспощадным летним солнцем: такая же иссохшая, с глубокими трещинами, жаждущими влаги.
И лишь после того, как третье выглаженное платье занимает своё место на стенном крючке, я понимаю, что это была за мысль. Да, ножа у меня нет, но есть угли, которые могут запросто пережечь верёвку.
- Глупая, глупая Аннабель! – хлопаю себя по лбу. – Стоило бы тебе набить здесь ещё одну шишку, чтобы лучше соображала. А папа ещё называл тебя самой умной девочкой в мире.
Я стряхиваю на пол пару угольков из ковша и прикладываю к ним верёвку. Поначалу получается плохо; больше дыма, чем реального дела. Потом, мало-помалу верёвка начинает тлеть и я невольно высунув язык внимательно слежу, как мои узы исчезают. Всё, я свободна!
Гляжу на висящие платья, размышляя, не поджечь ли их перед побегом. Но всё же решаю оставить так, как есть. Главное сейчас: незаметно выскользнуть из дома. Я на цыпочках подхожу к двери и приоткрываю её, с замиранием сердца прислушиваясь к тихому скрипу. Сейчас он кажется настоящим громом, способным привлечь внимание всего дома.
В коридоре – никого и я, как и была, на цыпочках, медленно иду к лестнице. Слышу внизу чьи-то торопливые шаги и замираю, прижимаясь спиной к стене. Всё, утихло, можно идти дальше.
Спускаюсь по лестнице, проклиная скрипящие ступени. Кажется, я такая тяжёлая, что вот-вот проломлю дерево и руху вниз, в подвал. При каждом скрипе сердце замирает и лишь когда противный звук утихает, начинает стучать дальше. Чувствую, что по спине ползут ручейки пота.
Опустившись, некоторое время стою, прислушиваясь к каждому подозрительному звуку. Что-то тихо поскрипывает в стенах – наверное жуки, а может быть и мыши, не их сейчас стоит бояться. А вот отдалённый противный смех, так может веселиться или Анна или Жанна, сейчас не разобрать. Хорошо, что судя по тихому звуку, обе где-то далеко отсюда. А во, где сейчас Матильда я не знаю и это плохо.
Крадусь возле стены, пытаясь удержать в поле зрения все двери, которые могут в любой момент открыться и пустить ко мне мачеху. Я так сосредоточена на дверях, что не смотрю себе под ноги. И лишь наступив на что-то мягкое, понимаю, что произошло что-то неладное. И это ещё до того момента, когда отвратительный протяжный звук разрывает тишину. Это похоже на вопли замученной в аду души, так что на мгновение я замираю, не в силах сделать и шага.
А потом Поль, продолжая мерзко верещать, бежит прочь и остановившись у противоположной стены, выгибает спину и шипит на меня. Но ему нет нужды угрожать: всё самое страшное уже произошло. Одна из дверей распахивается и на пороге замирают Жанна и Анна. Страх и любопытство в глазах сестёр меняются на злость, и Анна кричит, указывая на меня пальцем:
- Мамочка, мерзавка сбежала!
У меня сохраняется надежда, что Матильда была вместе с дочерями и сейчас стоит за их спинами. С этой надеждой я срываюсь с места и как можно быстрее бегу к входной двери. Вопли сестричек слышны из-за спины, но кажется обе не торопятся начинать преследование.
Почему, понимаю, когда добегаю до двери и распахиваю её. В проёме стоит чёрная от злости Матильда и держит в руках палку, поднятую для удара. Я едва успеваю вскинуть руки и это помогает смягчить сильный удар. Второй же бросает меня в черноту беспамятства.
Впрочем, это не полное беспамятство. Сквозь плотное безмолвие, как будто меня с ног до головы обмотали плотной мягкой тканью, я ощущаю, как меня за волосы волокут по земле и выкрикивают что-то яростное и злобное. Время от времени демон, который тащит меня, останавливается и бьёт по рёбрам носком башмака. Но боль от ударов, как и боль в голове вязнут в той самой плотной материи.
Потом меня швыряют на землю и внезапно яркий солнечный свет становится тусклым, как будто на небо набежали плотные тучи или вдруг наступил глубокий вечер. Вечер? Но ведь вечером я должна была направиться на встречу с феей!
Эта мысль ужасает меня так, что я тотчас прихожу в себя. Это и хорошо, и плохо одновременно. Хорошо, потому что я наконец становлюсь той самой Аннабель, какой была всегда. Плохо, потому что вся та боль, которую мне причинили, набрасывается на меня, точно волк на свою жертву. Болит всё: голова, тело и ноги с руками. На руках и ногах – синяки, на теле, вероятно, тоже и хорошо, если у меня не сломаны рёбра, потому что при каждом вдохе я ощущаю дикую резь. Коснувшись лица, понимаю, что на нём полно порезов, а лоб – разбит.
Первая мысль: как я в таком виде
|