Пахло скошенной травой. Старые усохшие ветви дерева напротив бокового входа подпилили, крона приобрела форму елочки клеш с детского рисунка. Смотрелось очень мило. Танька стояла, прислонившись к пыльной стене, как цапля, на одной ноге. Выставив правое колено, она отбивала легкий такт по стене мыском туфли. Так-так-так. Втягивая дым и выпуская его тонкой струйкой в небо, она щурила глаза на солнечное небо. У ног её суетились голуби. Подбирая крошки, осыпавшиеся с ватрушки. Её глаза припухли, словно она плакала. Однако ничего такого не было. Танька клала холодные пальцы себе на веки и тяжело вздыхала. Глаза устали. В принципе. Покупателей не было с самого утра. Да и жизнь в последние годы как-то не задалась. Вчера в метро она встретила персонажа из своей сказки. Он кивнул ей, как старой знакомой. А неделю назад аж три туманно знакомых личности из игрового мира вполне реально и очень весело пили с ней пиво в местном баре, подозрительно похожим до мелочей на таверну в одной очень известной игре. Она полу-участвуя в процессе наблюдала суетного наглеца с татуировкой дракона, нетерпеливо нарывающегося на конфликт хоть с кем то. Думая, что он вполне возможно может и карманы подчистить и мобилку "подрезать", но пока охотно читает ей "У лукоморья дуб зеленый". Машинально она отметила, что так и не избавилась от тяги к "подонкам". И охотно арендовала бы его на пару ночей, предполагая в нем, что страсть его того же нетерпеливо-горячего опасного свойства, что и тяга к конфликту. И она бы охотно пробежала острым язычком по контору его татуировки, запустив туда зубки. Ну не суть, все иллюзия. Обмануться можно легко, гляди лишь на внешнее. Она же и сама по старой памяти еле удержалась от соблазна "пошалить". Три пьяных мужчины – легкая добыча карманника к примеру. Удержало лишь сознание что "не по чину", не малолетка, чай, мелочь по карманам тырить. Веселый задор мелькнул и угас в её глазах. Доверие. Только выйдя на улицу, Танька вздохнула свободнее. Она нарочито медленно положила ногу на ногу и подождала, пока ей протянут зажигалку. Но вдруг развеселилась и, склонив голову, сверкнула глазками. Так смешно стало. Только вот под этим смехом она чувствовала тоску.
Плещущее море усталой тоски. Вязкий океан, темное, глубокое, осязаемое на ощупь, словно топленый шоколад, колыхалось оно внутри. Это было неделю назад. Уже какой год её плотно окружают тени прошлого. Забытые любовники, старые связи, иногда в толпе она встречает кого-то, кто сильно смахивает на её родственников. Глаз машинально фиксирует образ, типаж. А однажды она, напившись, в одиночестве возвращалась домой. И было такое странное чувство, словно она идет впереди большого скопления людей. Ей только знамени в руки и не хватало. Картина маслом – "Свобода на баррикадах". И это чувство было настолько реальным, настолько физически ощутимым, что хотелось обернуться и посмотреть, так ли это. Все бы ничего, если бы сегодня, когда она бежала на работу, она на переходе не столкнулась сама с собой. Девушка шла её шагом, так же наклонила голову и так же скептически-недоверчиво сложила руки на груди и прищурилась на светофор. Та же прическа, тот же цвет волос, фигура, манера одеваться. В общем и целом все так же. И уловить различие между собой и ней было очень сложно. Я, не Я. То яма, то канава. Эх. Вот так и живем последние годы. В полном смысле слова. Глянешь утром в зеркало – "Я не Я? И рожа не моя". И смех и грех. Видеть иногда в зеркале чужой взгляд и почти чужое лицо стало привычкой. Впрочем, иногда ей очень даже нравится то, что она видит. Хотя бесконечный ребус литературных героев и персонажей фильмов и игр начинает утомлять. Конечно же, приятно, что у её литературных героев есть своя жизнь и они прекрасно уживаются в этой реальности, и она вполне может выпить с ними пива, но как-то все это чересчур. Хорошо еще, что Ницшеановская знаменитая мигрень попустила. Ушел, поди. Танька затянулась еще раз. Поглубже. Мимо нее прошел сгорбленный бородатый старик с мешком через плечо и острой палкой. Машинально Танька стала искать подходящий вариант. "Пьяный мастер"? Толстой "Отец Сергий?". А ну их! Может быть, вообще Гэндальф. Захотелось окликнуть. Танька усмехнулась. Да уж. Она как-то окончательно примирилась с ними. Ну есть и есть. Только... Танька посмотрела на небо: "Эй! Вы там! Не надоело вам? Вы вообще, что тут нам устроили? Куда вы вообще смотрите? Устроили тут угадайку! Будь я ваш начальник, поувольняла бы к чертям всех! Так на мозг давить человеку! Лучше бы маме с папой жизнь наладили, больным деткам помогли!". Танька почесала щеку, машинально отметив, что это в абсолюте мужской жест – скрести ногтями трехдневную щетину. Жест старый, она давно его слизнула у кого-то. И время от времени в определенные душевные моменты он в ней проявляется. "Ладно, - миролюбиво согласилась Танька, обращаясь к небу - я в курсе! Причин больше. Много больше. На шею не дави". И зло потушила окурок об урну.
Виктор Цой стоял на краю пшеничного поля, курил, выпуская дым в пространство над бездной. К нему подбежала ладная восточно-европейская овчарка и дружелюбно помахала хвостом. Он машинально коснулся её головы. И, обернувшись, бросил через плечо: "Ну и?". Есенин сидел прямо на земле, среди колосьев и жевал травинку: "Оставьте" - устало махнул он рукой и рухнул на спину, закинул ногу на ногу и положил руки под голову. Он явно блаженствовал. Хлопнула дверь строения, сильно похожего на бойлерную, на пороге встал Пушкин и почесал голову обычной шариковой ручкой: "Оно вам надо?" Откуда-то издалека, уставшие и запыхавшиеся, шли Дягилева и Кобейн. Дойдя до Цоя, они приблизились к краю бездны и заглянули вниз. "Ну и как она?" - спросил Курт. Яна села и спустила ноги в бездну. "Пятки щекочет" - сообщила она, ни к кому не обращаясь. Над колосьями появилась лохматая голова над ярким цветным мексиканским пончо на худых плечах. Джон Леннон сел и поправил очки: "Танька щекочет пятки?". "Мне в пятках щекочет, - огрызнулась Яна - а Танька ваша курит, стоит и бога грозится уволить". Из бойлерной показалась лысая голова и, пригибаясь, вышел Маяковский: "Наша порода! Рабочая! " - широко махнув рукой, словно что-то словив в воздухе, он сжал поднятый кулак. "Молчал бы уж" - не теряя блаженной улыбки, буркнул Есенин. Маяковский дошел до него широкими шагами и упал рядом в колосья всем своим ростом. Есенин беззлобно толкнул его ногой. Маяковский перевернулся на живот и уткнулся лбом в согнутые руки.
"Какого именно? " - живо заинтересовалась Ковалевская, которая ползала на четвереньках по краю бездны и что-то вычерчивала на песке. А теперь села там же и, поправляя завитки волос с лица, удивленно посмотрела на группу, глядящую в бездну. "А она не уточнила, знаете ли! Всех говорит, уволю!" - Усмехнулась Янка. Маяковский захохотал. Улыбнулись все, включая Цоя. Из-за угла бойлерной выскочила Цветаева, смеясь, проскакала на одной ножке, поймав летающую тарелку, стала поправлять юбку. За ней выскочил Высоцкий и крикнул: "Да оставьте вы девку в покое". Цветаева пошла к краю поля, Высоцкий побежал за ней: "Мариночка, постойте, ну что вы как дитя!" Цветаева обернулась и остановилась, поджидая его: "Нет, Владимир, вы не правы. Мне тоже интересно!" Поравнявшись с Цветаевой, Высоцкий предложил ей руку: "Ну, воля ваша, тогда идемте". Цветаева взяла его под руку, и они не спеша пошли к краю бездны. Было слышно, как кто-то в бойлерной настраивает гитару. Потом послышался голос Башлачева. Тут же стук, шум и грохот. Вслед за этим из бойлерной опрометью выскочил Бетховен и кинулся прочь. "Не могу! Не могу больше!" - кричал он на бегу. За ним выбежал Бах и, тяжело ковыляя, утирая лицо париком, старательно нагонял Бетховена: "Постойте, постойте, я Вас прошу". Следом оттуда же выбежал Гоголь и, нервно дергая себя за нос, побежал за ними, высоко задирая ноги: "Господа! Господа!" Янка болтала ногами. Есенин насвистывал. В бойлерной, кажется, дрались. Цой молча курил. Цветаева села рядом с Яной: "И что там происходит?". Яна пожала плечами: "Ноет, барахтается, злится, посылает всех". "Так и немудрено" - грустно заметил совершенно незаметно подошедший Чаплин. Цой кивнул, соглашаясь с ним.
Высоцкий не выдержал и пошел обратно в бойлерную: "Девушки, я гляну только, что там". Девушки не отреагировали.
Танька курила и смотрела вверх.
Цой курил и смотрел вниз.
Они смотрели друг на друга, а между ними было слоеное как пирог пространство.
Москва.
Полярная-Абрамцевская
2015 год.
