Его отсутствие затянулось.
В тёплом уютном салоне машины, её сморила дремота и она, что называется «отключилась». Очнувшись, испытала мимолётный ужас: не враз сообразила – где, что и как. Её обдало жаром… Оклимавшись, она посмотрела в окошко. На месте происшествия, публики заметно поубавилось: вероятнее всего, остались лишь спецы, выполняющие служебные обязанности. Оставался с ними и её случайный спутник. Странно: она села к нему в машину, провела с ним столько времени, но до сих пор ни его имени, ничего вообще о нём не знает. Рискнула, потому что было очень холодно и хотелось хоть как-то согреться; потому что услышала в салоне милицейскую рацию, и это её успокоило: будучи правоохранителем, он, естественно, не мог быть правонарушителем. Хотя… Существо достаточно наивное, как, впрочем, большинство женщин, она пока ещё не предполагала, что, в недалёком будущем, баснословный процент правонарушений будет отнесен именно на долю «правоохранителей». И, что греха таить, не только правонарушений. Но это так… к слову…
Сидя в машине, она внимательно присматривалась к своему знакомому незнакомцу, пытаясь угадать в его действиях на месте преступления, его профессиональную принадлежность к данному происшествию. И была удивлена тем, что угадывать, в общем, оказалось нечего: он всё время стоял рядом с высоким мужчиной в милицейской форме. По строгой подтянутости последнего, его слегка располневшей фигуре и несуетному участию в происшествии, - он изредка отдавал кому-то какие-то распоряжения - она решила, что тот здесь главный. Они стояли рядом, что-то говорили друг другу и при этом – нет, это ей не показалось – они… смеялись. Она подумала, что убийство – событие достаточно грустное, чтобы смеяться, когда ещё неостывший труп лежит рядом.
-Вы там… что – смеялись? – не в силах сдержаться спросила она, когда он сел в машину.
-Вы всё ещё претендуете на роль дознавателя…- ответил уклончиво.
-Нет, но… там… человека убили! - не унималась.
-Одного убили, другой сам свёл счёты с жизнью. – и, как бы между прочим: - Слыхали? Колобок повесился.
-Какой ещё Колобок?
-Ну, тот, который «по амбарам метён, по сусекам скребён» …
-Вы шутите?
-Естественно.
И ей стало понятно: они просто рассказывали друг другу анекдоты, будучи, как сами привыкли говорить, «при исполнении». Она резко повернулась к нему, готовая высказать своё возмущение поведением, неприличествующим серьёзным людям, да к тому же ещё и профессионалам, но он смотрел на неё в упор таким невинно обезоруживающим взглядом, и глаза его были такими небесно-голубыми…
-Как так можно? … - подытожила.
Будучи нехилым психологом, он понял её озабоченность и то, что это её по-настоящему беспокоит.
-Вы, милочка…
-Прошу вас, не называйте меня так…
-Виноват. Вы хотели, чтобы мы оплакивали клиента, склонясь над ним в траурной позе?..
-Да нет же, но сейчас столько жестокости, каждый раз, если не одно, так другое: преступления становятся всё более изощрёнными и их всё больше. Люди с каждым днём теряют уверенность в том, что милиция может их защитить, а закон – гарантировать безопасность. Кругом царит наглый бандитский беспредел…
-Послушайте, у вас отлично поставленная речь!
-Спасибо.
-И такой приятный, мелодичный голос.
-Не льстите мне.
-Вы где-то учились?
-В «нацуне». Журфак.
-Ой-ой! Значит, днями должна будет появиться обличительнейшая статья о том, как два милицейских чина, расследуя очередное убийство…
-Не волнуйтесь – не появится. Но, если не секрет, с кем вы травили анекдоты?
-Раз вы – журналист, мы, впредь, говорим только о рецептах кофе и о моде на породистых собак.
Стало понятно: разговор на эту тему не состоится.
-Послушайте, что-то мы с вами долго едем… - насторожилась.
-Возможно. Вы не сказали, куда вас везти. У нас сложилась приятная беседа, и я просто катаю вас по городу. Закончим беседу – отвезу, куда скажете.
Экскурс:
…Ей всегда очень хотелось, чтобы её любили. И её любили счастливые родители, которые с нетерпением ждали её появления на свет. И она, вероятнее всего, чувствовала любовь их, нежность и заботу, хоть и не сознавала этого. Когда же способность осознать окружающий мир и себя в нём, с возрастом стала ей доступной – нежность, любовь и забота родителей принадлежали уже другому существу: их младшенькой. Сначала в большей мере, а потом и полностью. Это и понятно: ты уже, худо-бедно, прочно стоишь на ногах, даже можешь бегать, когда захочется. А оно лежит себе, невидяще пялится в потолок, дрыгает ножонками и ручонками. Иногда пищит, а когда и плачет. А ты сидишь около и караулишь. Оно заплачет, а ты оближешь соску, сунешь ону в рот. Ты сунешь, а оно выплюнет. Ты сидишь над ним, а тебе бегать хочется. Все бегают, играют, кричат и смеются… И зовут тебя к себе. А ты сидишь, - потому что оно лежит. Все смеются, а тебе плакать хочется. Ты начинаешь плакать, - а оно смеётся. И тянется к тебе, и пищит всё громче и выплёвывает соску всё дальше, и ты ползаешь под кроватью, ищешь эту проклятую соску, которую оно куда-то заплюнуло. И тихо начинаешь ненавидеть его. Ты его ненавидишь, - а оно тебе улыбается.
«Настя, ты за молоком сходила? Светику кашку варить пора». Вот так вот: оно Светик, Светулечка, Светлячок, а ты – Настя. А бабушка и того хуже: кричит, глухая, так, что вся округа слышит: «Настя, хай тибе трястя! Куды ты запропала, вража дытына?» Или отец: тот ещё краше – «А-на-ста-сия, сходи-ка ты в монопольку…» Ты – Анастасия, как попадья из соседнего прихода. А она - Светууууулечка. Так и хочется сказать: «Чтоб ты усра…». Хочется, а не скажешь – потом пелёнки самой же стирать придётся.
Ну и бог с ним: если тебя никто не любит, люби себя сама – вставай пораньше, умывайся родниковой водицей, чисти зубки, аккуратно причёсывайся, строй себе глазки и погрози пальчиком той, которая там, в зеркале, повторяет тебя, словно дразнится. И крутись, и вертись, и пританцовывай хоть до ночи. Только не пой: семью разбудишь. Вот тогда-то и получишь «по первое число». Ты получишь… а она, Светулечка, орёт «благим матом», ночью спать не даёт. И ничего… Папа глаз не открывает. Мама откроет один глаз и: «Настя, покачай Светочку, дай ей дудольку, а я посплю немного…». А дудолька эта заплюнута под кровать или зарылась в пелёнки. А пелёнки эти в гов…, а что: сама виновата – не надо было желать… Теперь пелёнки меняй, дудольку мой, и качай… Качай-качай. Перестанешь качать – начнёт орать, опять всех разбудит. И опять мама: «Настя, покачай Светульку, а я посплю немного…» Маме спать хочется, ей утром на ферму – коров доить. А Насте спать не хочется – ей утром в школу. А потом говорят: «Настя, будь умницей – учись хорошо!» Чему ж учиться, когда на уроках спится… На учительницу смотреть не можешь: глаза сами закрываются. Не могли папа с мамой родить её попозже? Или вообще не рожать… Или хоть не называть её – Настя…
-Похоже, вы меня совсем не слышите! – Андрей осторожно тронул руку спутницы. Та встрепенулась. - Вы не хотите назвать мне своё имя?
-Нет, почему же?
-Но я вас уже в третий раз спрашиваю…
-О чём, простите?
-Как вас зовут?
-А…
-Это что - имя такое?
-Нет, меня зовут… Света, - и зло, - Светулечка… Вы улыбаетесь? Вам не нравится?
-Да нет, почему же… как по мне – нормальное имя. Может слишком прозрачное, я бы даже сказал – бесплотное и немного легкомысленное, что ли… а вам? Вам ваше имя нравится?
-Нет, - и спохватившись, - то есть… если это имя, то…
-А у вас есть ещё одно?
-Знаете, мне легче сказать, какое имя мне не нравится.
-Интересно…
-Настя: мне не нравится имя Настя, - сказала и… словно тяжесть с плеч свалила.
Он молчал, и она насторожилась. И подумала: «Если он сейчас скажет, что и ему это имя не нравится, то она вынуждена будет назваться ненавистным именем сестры.»
-Настя, - произнёс он её имя, подержал его на языке, покатал во рту, словно пробуя на вкус, как крепкий напиток. – Напрасно: это по-своему своеобразное и очень красивое имя. Если просто Настя – это обезоруживающая открытость, мальчишеское озорство, даже веснушчатость какая-то. А если Анастасия – это возвышенность и благородство, я бы даже сказал – царственное величие.
Она была на седьмом небе от счастья. Познакомься она с ним хоть на день раньше, она бы его расцеловала. Сейчас же она, изо всех сил сдерживая захлестнувшую её радость, отметила:
-Вы настоящий ономаст!
-Оно… что?
-Оно-маст.
-Зачем вы меня оскорбляете?
-Да нет же: ономастика – это наука об именах. Мы это ещё в школе проходили. Вы в школе учились, надеюсь?
-Надейтесь…
Он медлил с ответом: конечно же, как профессионал он хорошо знал, что такое ономастика, и далеко не по школьной программе. Просто он обернул всё в шутку. Шутка удалась, и, чтобы не разворачивать обёртку, он выкрутился:
-Похоже, я прогулял урок, на котором рассматривалась эта тема. Послушайте, - он развернулся к ней всем корпусом, и в просторной машине стало вдруг тесно: настолько широкими показались ей его могучие плечи, - можно сделать вам предложение?
-Что – уже? Так сразу?
-А почему нет?
-Ну, во-первых, я замужем… у меня дети…
-Нет, простите, - не то… Понимаете, у нас с отцом традиция, - отбросив все преамбулы, сказал он: - мы живём одни, и на Рождество я приглашаю в дом женщину, чтобы её присутствие привнесло больше торжественности, что ли, в этот божественный праздник.
-И много было таких женщин?
-Вы – первая!
-Да? А как же «традиция»?
-С вас и начнём.
-А если нет?
-Тогда говорите, куда вас отвезти. И мы расстанемся. Но мне бы, честно сказать, не хотелось. Вы мне вправду чем-то очень понравились.
-Чем же, если не секрет?
Он прибавил газу и сделал вид, что не услышал вопрос…
