Художник из Львова

Накануне приснопамятных девяностых годов, не к ночи они будь помянуты, коротал я отпуск на турбазе в Прикарпатье, в часах полутора езды на рейсовом автобусе от лишенного всяческой суеты городка Коломыя.

Неподалеку от моего места отдыха в селе, живописно расположившегося на берегу горной речки, стояла новенькая, прям-таки с иголочки, церковь «одноглавка». Ну и конечно, я тут же загорелся желаньем взглянуть на тамошние иконы.

Увы, внутренние стены храма только-только готовились покрыться фресками. Кругом стояли леса и лишь над царскими вратами иконостаса, как и положено по канону, красовалась «Тайная вечеря».

Красовалась-то она красовалась, только вот мне в голову никогда не могло прийти, что придется увидеть в православном храме на месте образа многократно уменьшенную копию одноименной картины Леонардо да Винчи, которая никогда иконою-то не считалась.

Пробравшись под лесами поближе к иконостасу, я разглядел получше творение неизвестного изографа. Несомненно, некоторые способности к живописи у него присутствовали, но, так сказать, на домашнем уровне. Не это, однако, делало чужеродным его детище в этом храме. Похоже, он никогда не давал себе труда задуматься, что в церкви икона не для того, чтобы любоваться изображенным на ней сюжетом, а единственно ради содействия человеку сосредоточиться на горнем, приблизиться к нему. Не должна она отвлекать от молитвы, а наоборот, помогать посвятить себя полностью ей.

Должно быть по этой причине сюжеты икон не очень-то замысловаты по содержанию, которое довольно-таки строго нормировано. Так что художнику негде особо разгуляться. Однако однообразие сюжетов и скупость образов с лихвой возмещается умением живописца придать цельность линиям и гармонично сочетать цвета красок, чтобы потом придать глубину чувств предстоящему перед иконой верующему человеку.

Непростое это дело. Потому-то, прежде чем брать в руки кисти иконописец приводит себя в некое молитвенное состояние, в котором и пребывает во время работы. От того и рисует он не лица, а лики.

Пока я примерно так размышлял, рассматривая результат трудов неизвестного ремесленника от кисти, с лесов спустился щуплый молодой человек в перепачканном красками мятом костюме и поинтересовался:
- Нравится?
Обижать незнакомца с ходу не хотелось, и я ответил насколько сумел уклончиво:
- Необычно как-то. Вообще-то Леонардо рисовал картину, а никак не икону.
Паренек коротко прыснул в кулачок и весело сказал:
- Ничего, пусть привыкают аборигены к цивилизации.
- Раньше никогда не писали для церкви? – полюбопытствовал я.
- Приходилось. Ничего хитрого.
Я не стал спорить, а горе-иконописец продолжал:
- Халтура, как халтура – почему бы не заработать?! Сижу поэтому тут вторую неделю. Надо бы хоть на денек к себе во Львов съездить.

На том разговор между нами иссяк, и я вышел на улицу, сделал несколько шагов, обернулся и, взглянув еще раз на церквушку, хмыкнул, эк, мол, суетность над горним верх берет, а потом неожиданно в голову мысль пришла, ничего-де хорошего стране не светит при таком умонастроении человека, расписывающего иконостас православной церкви.

Дурацким тогда в силу своей обобщенности показался мне этот довод, но ведь, как в воду смотрел.
­