- Наташа! – закричал он с порога. Из комнаты вышла жена, одетая в красный велюровый халат с машинной вышивкой в виде узора по самому краю подола. К нижним векам у неё были прилеплены гидрогелевые патчи.
- Наташка… - сразу же кинулся Фёдор к жене, не обращая внимания на белые пластыри под её глазами, - поздравь меня с повышением! Мне ещё одну звёздочку дали. Третью!
- Поздравляю, - безразлично-бесцветным тоном ответила Наталья и повернулась к Фёдору спиной. – Ты, пока ещё не переоделся, сбегай выброси мусор из ведра.
Фёдор, который словно с размаху натолкнулся на невидимое препятствие, сразу сник. Он посмотрел на закрывшуюся дверь, немного постоял перед ней и прошёл в кухню.
- Всегда так! - внезапно разозлился он, - новое платье или бусы к нему купит – радости сколько! Не успокоится, пока всех подруг не обзвонит и не похвалится. А мне даже доброго слова не скажет. Эх …
В этот момент Наталья снова открыла дверь и высунула голову в коридор:
- Федь, - самым сладким голосом, на который только была способна, пропела она, - а тебе теперь и жалование прибавят, да?
- Прибавят, - сухо ответил Фёдор и прошагал мимо комнаты с ведром. Он закрыл входную дверь и, спускаясь по лестнице, криво усмехнулся, глядя на торчащие из ведра пластиковые бутылки:
- Прибавят. А потом догонят – и добавят ещё.
***
- Мам! – Алёшка пулей влетел в квартиру, - там такая собака классная во дворе!
- Ну… - пристально взглянула на сына Наталья, - и что теперь?
Краешки Алёшкиных шортов уже успели запачкаться, сбоку к футболке прицепился большой репейник. Царапины на коленках говорили о том, что мальчик или ползал в песочнице, или опять пытался перепрыгнуть забор из старых чёрных шин, но, судя по всему, затея эта удачей не увенчалась.
- Ну, ма-а-ам… - начал жалобно тянуть Алёшка, - у этой собаки, оказывается, щенки недавно родились и… - он запнулся.
- Что «и»? – чуть склонив голову на бок, промолвила Наталья, - опять началась старая песнь о главном?
- Ну, вот всегда ты так! – неожиданно вспылил Алёшка и топнул ногой, - ничего мне не разрешаешь! Каждый раз прошу тебя, прошу… И его глаза повлажнели, а в голосе послышались слёзы.
Наталья продолжала испытующе смотреть на Алёшку, не сводя с него глубоко посаженных глаз. Она не любила животных и, как ей казалось, совершенно правильно считала, что четвероногие мяукающие и гавкающие создания должны жить где-угодно, только не в квартире. В квартире на полу красивые ковры должны лежать. А если по ним начнёт носиться щенок или котёнок, то весь ворс моментально придёт в негодность. Да и новому ламинату в коридоре достанется от когтистых лап не меньше.
Алёшка меж тем снял сандалии и теперь стоял около шкафа с одеждой, уныло водя по зеркалу указательным пальцем. Он ссутулился и визуально словно сделался меньше.
- Не пачкай стекло, - строго произнесла Наталья и в следующий момент неожиданно вспомнила, как они с Фёдором принесли Алёшку из роддома. Муж был в тот день настолько счастлив, что никак не хотел класть малыша на диван. Даже фуражку забыл положить на полку. Так и вошёл в комнату, не снимая головного убора с красным околышем.
Они поженились, как только Фёдор прибыл на новое место службы и буквально в первый же выходной обратил внимание на симпатичную девушку, которая пришла в офицерский клуб на танцы. Правда, она пришла не одна, а с подругами. Но тогда Фёдор углядел именно её тонкий стан и вьющиеся волосы. До конца вечера он неотрывно следил за каждым её движением и каждый раз приглашал на танец, когда начинала звучать медленная композиция.
А дальше всё было как у всех: молодой лейтенант влюбился, сделал предложение, сыграли свадьбу. Только детей, долгожданных детей, у этой пары всё не было.
Метроном времени неумолимо продолжал отщёлкивать годы, и Фёдор с Натальей уже свыклись с мыслью, что им так и суждено остаться только вдвоём. Походы к местным докторам и поездки к знатокам медицины, кабинеты которых находились аж в столице, заканчивались каждый раз одинаково: супруги возвращались упавшими духом и полными разочарования в самих себе.
Фёдор продолжал нести службу, и на его погонах давно уже красовались две большие звезды, а не три маленьких. Наталья работала поваром в столовой. Свободное время она теперь посвящала только себе. Раз Бог не даёт детей, решила она - значит надо пользоваться жизнью исключительно для себя. Причём пользоваться на полную катушку. Поэтому вся жизнь молодой женщины с некоторых пор превратилась в посещение парикмахерских, саун, спа-салонов, думать о которых постоянно пропадающему на службе Фёдору было недосуг. Он понимал, что с женой у них с каждым годом становилось всё меньше и меньше общего, но искать себе другую женщину не стремился, полагая, что такие изменения ни к чему не приведут. Раз уж женился в своё время и обещал быть со своей второй половинкой и в горе, и в радости – значит надо было выполнять данное когда-то обещание.
Невидимый счётчик меж тем незаметно отсчитал каждому по четыре десятка лет, как вдруг Наталья проснулась в одно прекрасное утро и поспешила, как всегда не в душ, а в туалет.
- Говорила же, - вернулась она в спальню с несчастным выражением лица, и прижимая к нему полосатое махровое полотенце с толстыми бахромчатыми краями, - обманул нас этот усатый торговец на базаре, подсунул некачественное мясо. Вот пожалуйста – отравилась!
Однако у торговца с типичным восточным профилем – то ли грузина, то ли азербайджанца – даже в мыслях не было обманывать покупателей, и женщина совершенно зря наводила не него напраслину. В тот день у него, очевидно, горели и уши, и щёки, и всё то, к чему могла прилить кровь, потому что ругала его, страдающая вплоть до самого вечера, Наталья нещадно. При этом в коротких перерывах между посещениями небольшой комнатки с белым фаянсовым унитазом она не на шутку грозилась вернуться на рынок и устроить разборки с продавшим испорченный кусок мяса «усатым отравителем».
Через три дня она и вправду пошла, но только не на рынок, а в поликлинику по месту жительства. Сданные анализы подтвердили честность продавца по всем параметрам. Отравление, на которое всё это время грешила Наталья, оказалось самой настоящей беременностью. К внезапно свалившемуся на потерявших всякую надежду супругов счастью и не меньшему счастью ничего не подозревавшего торговца бараниной и говядиной.
- Ладно, - неожиданно вслух решила Наталья, глядя на ссутулившуюся Алёшкину фигурку, - в субботу поедем на рынок мне за новой юбкой, заодно и тебе присмотрим какую-нибудь собачку.
Алёшка, чьи глаза тотчас вспыхнули от радости, кинулся было к ней, но Наталья, которая не любила проявления «телячьих нежностей», отстранила его своей широкой рукой.
- Так и придётся теперь новый палас сворачивать, - подумала она недовольно, - а ведь я так долго не могла купить что-то действительно подходящее под эти обои.
***
- А ну, Ветерок, - и Лексей Лексеич отстегнул ошейник с питомца, - порезвись в осенних листьях! Собака, которая рванулась было вперёд, отчего-то вдруг передумала и, вернувшись к хозяину, доверчиво заглянула в его глаза.
- Что такое? – удивился, наклоняясь, старик, - ты чего, Ветерок? Ай, бегать разучился?
Ветерок, словно понимая смысл обращенных к нему слов, снова бросился вперёд и на этот раз убежал довольно далеко.
Меж тем Лексей Лексеич закурил самокрутку и, попыхывая, сощурил глаза:
- Экой прыткий друг у меня, ты только посмотри! – произнёс он с улыбкой, обращаясь к самому себе.
Ветерок продолжал носиться как неугомонный, расшвыривая листья направо и налево, то и дело останавливаясь, и в следующий момент снова срываясь с места.
Лексей Лексеич продолжал пыхтеть цигаркой, выпуская изо рта клубы белого дыма, и смотрел на своего неугомонного друга с любовью.
Каждый раз, когда пёс носился по двору, ему на память приходил тот день, в который Ветерок оказался в его не особенно чистом и прибранном холостяцком жилище. Лексей Лексеич заприметил его во дворе ЖЭКа, куда он периодически наведывался, чтобы забрать квитанции на оплату квартиры. Сначала он не обратил особого внимания на чёрного миттельшнауцера, который грустно лежал у детской песочницы и, не мигая, смотрел вдаль. Лежит себе собака – и лежит. Мало ли что… Может, отдыхает она так?
Прошёл месяц. Лексей Лексеич, как всегда, пошёл за квитанциями и… остановился во дворе как вкопанный. Что такое? Знакомая собака снова лежала около песочницы в той же позе, что и месяц назад! Словно всё это время она ни разу не пошевелилась. Но ведь такого не могло быть! Мужчина даже головой в разные стороны помотал для верности. Дескать, не обманывают ли его старческие глаза?
Глаза, как выяснилось позже, были в полном порядке. А приходившая в ЖЭК вместе с Лексей Лексеичем низкорослая и щупленькая баба Вера рассказала ему историю появления миттельшнауцера во дворе.
- Хозяева у него были, - вздохнув, начала она, – не подумай, он не бродячий какой. Мальчик в нашем доме жил. Где-то месяца три али четыре назад, как они переехали. Собака вот осталась, никому не нужная.
- Да… - хотел было задать вопрос Лексей Лексеич, но баба Вера строго отчитала его:
- Ты, мил человек, не перебивай. Не перебивай! А то я ведь и забыть могу, с чего начала. Память-то нынче у меня нет-нет, да исчезает.
Старушка, конечно, хитрила. Память её, так же как и глаза Лексей Лексеича, пока что не подводила. Бабе Вере очень хотелось поговорить с кем-нибудь, но когда её начинали перебивать, она не любила. Вот и сейчас бабушка, как это частенько бывало, призвала на помощь свою забывчивость. Лексей Лексеич послушно замолчал, а рассказчица, удовлетворенная тем, что слушатель не вставляет больше междометий в её речь, продолжила:
- Наташка-то, скажу тебе, мил человек, не особенно собачку жаловала. Сыну её купила, уж очень малец просил. Она ему и уступила. Алёшка-то, сын ейный, всё с собакой этой забавляться любил. Помню, как выйдет во двор – так и начнёт палки ей кидать да что-то кричит при этом. А собачка-то умная какая, подберёт палку и снова хозяину несёт: кидай, мол, ещё. Алёшка опять бросит, она, значится, ему снова несёт. Да как радуется при этом, и хвостом виляет! Алёшка прямо тут же, бывало, её обнимать да целовать начнёт. А Наташа-то, Наташа, как увидит с балкона, что он собаку-ту прямо в нос чёрный целует – так и кричит каждый раз, чтобы он не смел этого делать.
Лексей Лексеич поднял было глаза на старушку, но спохватился, что перебивать её нельзя, а то не ровен час память ей изменит - и ничего не сказал. Баба Вера, видимо, смекнула, о чем он хотел спросить и поспешно добавила:
- Нет-нет, не подумай, мил человек, чего плохого. Не била она собачку, не обижала. Просто всё ворчала, что собака, дескать, пол в коридоре портит да тапочки ихонные погрызла, но бить – не-е-е-т. Не было такого.
И баба Вера, словно доказывая, что она говорит чистую правду, перекрестилась.
- Вот только, - продолжила она, развязывая узелок под подбородком и завязывая его снова, - квартиру Федя, Алёшкин отец, значит, от своей военной части получил. Им переезжать – а собака за два дня до отъезда куда-то пропала. То ли шума да возни в дому испугалась, то ли ещё что - не знаю я. Кто там разберёт,
