На воскрешение друга

Демьян Дунаев вздрогнул. Голоса, которые неслись с залитой солнцем галёрки, не сулили ничего хорошего – ненависть, презрение и радость толпы, что бренный путь осуждённого сейчас кончится. Осуждённым был он. Сейчас, в этот миг, привязанный колючей пенькой к столбу на метровой высоте, пальцами ног ощущая жёсткие ветви сухого хвороста.

- Гори огнём! – надрывалась в бесчинстве толпа.

Демьян скосил глаза влево, где рядом с помостом тянулись длинные дубовые скамьи с восседающим на них Справедливым Судом, его двенадцатью членами с покрытыми капюшонами головами. Глазам, спрятанным в тени балахонов удобно - так легче смотреть на уходящего в Огонь, так легче смотреть на добровольно принёсшего себя в жертву.

Как по мановению палочки вдруг грохнула тишина. Бесконечно мёртвая, густая, как трупный запах, и… да, липкая! Именно липкая, скользнуло змеёй в голове мысль. И даже восходящий звук каблуков по ступеням помоста, казалось, вяз в этой липкости…

Лица взошедшего видно не было. Он подошёл близко, настолько близко, что Демьян слышал его смрадный перегар и вонь потного, немытого тела.

- Ты сделал свой выбор, - раскатисто произнёс капюшон. – И вот ты здесь, перед нами. Мы хотим, чтобы ты отрёкся!

- Хотим, хотим!.. – с дубовых скамей вторили эхом двенадцать апостолов Ада .

- Хотим! – взорвалась толпа на площади и перед глазами зашелестело пламя Инквизиции. Секунду покачавшись перед глазами, оно опустилось и замерло в дюйме от кипы хвороста.

Демьян упрямо качнул головой. Он не отречётся! Нет! Пусть он и не Демьян, не Дунаев, а всего лишь Коля Забубин, крохотный юноша с пузиком, в толстенных роговых очках, долгами за отопление и красивым литературным псевдонимом… Взявший слог, не удержавший его, рухнувший в Преисподнюю литературы… Гореть Демьяну в мареве гнева и презрения. Сейчас, скоро.

И пусть! Но он хоть пытался… Мы все уходим в миры, которые создаём сами. Демьян не отречётся – сожжённый за свои миры обязательно восстанет из пепла…