Столько раз со всех сторон слышал: коллектив, коллектив, - а что это значит по сей день не знаю. Как говорится, тайна, покрытая мраком. Или нет, лучше сказать, как апостол: «Тайна сия велика».
Звучит ведь как празднично: коллектив. С трибуны это слово произнеси, и, будь на военной службе я, тут же б вытянулся в струнку и честь отдал.
Не сказал бы, что не делал попыток постичь становую жилу загадочного понятия. Делал и не однажды, да все выходило по большей части какие-то сапоги всмятку.
Пытался увидеть коллектив и воочию – тоже бестолку. Не сосчитать ведь сколько переменил городов и весей, а людей перевидал, всех не вспомнить, но коллектив так и не встретился.
Оттого не завиден, видно, мой путь по служебной лестнице. Только попробовал карьеру делать… Хотя нет, не по гамбургскому счету сказать так, Если без обиняков, меня попробовали, и разочаровал я многих. Что называется, не оправдал надежд.
Вы спросите, когда задумываться над упомянутым выше логосом стал? На это могу ответить в высшей степени точно: когда определили меня после окончания института мастером в термический цех.
Шесть человек оказались под моим началом, и все запредельно старше по возрасту. Вы думаете меня смутил это? Как бы не так. Чего-чего, а уверенности в то время мне было не занимать.
Не сморгнув глазом я решил: «Подумаешь, бином Ньютона! Буду, во-первых, начальствовать разумно и справедливо, а во-вторых, между собой и подчиненными никакого панибратства не позволю».
Однако коса моего самомнения тут же нашла на камень пролетарской упертости, и все мои начинания и даже, в какой-то мере, дум высокое стремленье встречены были в штыки, так сказать, в багинеты.
Что и говорить, народ себе цену знал, и мне он ее в скором времени тоже установил, правда, в той валюте, что имела сильно плавающий курс.
Странно мне на душе порой становилось и даже тревожно от взглядов этих людей. «Такую ли ты судьбу себе вожделел?» – не однажды спрашивал я себя и терялся в ответе.
Если что примеряло с действительностью, так это мысль, что в минуту грядущего своего торжества вспомню я, как тернист был путь к триумфу и улыбнусь с интеллигентной задумчивостью. Да, да, именно так. От того и говорил себе: «Терпи. Незавиден иначе будет твой жребий».
И вот, когда мало помалу горестно начал подозревать, что никогда мне не быть первым номером ни во дни торжеств, ни бед народных, в один прекрасный день все-таки сподобилось выступить в роли властителя дум своих подопечных. Что и говорить, сладостное и незабываемое это чувство. Так сказать, звездный час, мое Ватерлоо.
Все началось с пустяка. В воскресенье электрик Ковалев сходил с внуком в цирк, и в понедельник поделился впечатлениями с сотоварищами. Но когда он особо восхитился канатоходцами, Михалев Толик, самый неугомонный член бригады, ничтоже сумнящеся объявил их искусство полной лажой, и между ними возникла перебранка, кончившаяся тем, что Толик взялся за ящик пива пройти по рельсу цеховой кран-балки.
В это время я заполнял в поте лица наряды и был несказанно удивлен, когда мое созидающее зарплаты уединение в пух и прах развеял начальник цеха.
Из его крайне эмоциональной и сумбурной речи я сумел извлечь только два отчетливо выраженных тезиса: как мастер я полный никчема и в этом месяце не видать мне премии как своих ушей.
Возбудив во мне сильное любопытство, что же такого, за что человека лишают премии, учудили мои подопечные, начальник цеха так же стремительно как появился исчез, и я поспешил к месту происшествия.
Несколько встретившихся по дороге людей, посвятили меня в причины начальственного гнева. Не скупясь на краски они расписали мне, как Толик, глумясь на глазах всего цеха над техникой безопасности, прошелся по рельсу кран-балки.
Так что, когда мои великовозрастные подчиненные предстали передо мной… Нет, это я сильно преувеличил. Не предстали они вовсе, никто из них не обратил на меня внимания – слишком уж были увлечены они препирательством Толика с Ковалевым.
«Как дети малые», - от досады, помню, подумал я и прислушался к перебранке.
- Не менжуйся! Проиграл – плати, - безудержно напирал Михалев на мрачно хмурившегося электрика.
Ковалев в ответ ни гу-гу, только еще угрюмей сдвигал брови.
- Когда выставляться будешь? – не унимался Толик. – Ты думал, зря по гимнастике я разряд имел?!
При этих словах Ковалев неожиданно встрепенулся, глаза его сверкнули, и он торжествующе объявил:
- Ничего не будет тебе - схимичил ты.
- Ты че, - огорошено уставился на него Михалев, - воще оборзел?
- А то, - назидательно проговорил электрик, - откуда мне было знать, что ты гимнаст? Я бы тогда не спорил.
От такого аргумента Толик слегонца оторопел и попробовал укорить сотоварища:
- Ты мужик или кто?
- Не бери на горло, - с достоинством ответствовал Ковалев. - Мое слово твердое – не будет пива тебе.
Их диалог я привожу в сильно купированном виде. В действительности он был куда как длиннее. Но, чтобы яснее передать его суть, мне пришлось удалить из него многочисленные обороты, связанные с употреблением хорошо всем известных четырех матерных слов.
Толик обвел глазами собратьев по огненному труду, но они все как один потупили взоры. И тут бессменный член профсоюзного комитета увалень Гонтарь, задумчиво почесывая нос, проговорил, ни к кому не обращаясь:
- Ты это – не мельтеши, - и вдруг пристально посмотрел в мою сторону.
Вслед за ним и остальные члены бригады как по команде уставились на меня.
«Выбирай, - услышал отчетливо голос я не иначе как своего ангела, - на чью теперь тебе сторону стать: справедливости или закона».
И вот постыдный момент в моей биографии – смалодушничал я. Почему? Мстительность взыграла – ожесточился из-за потерянной премии и захотел лишить Михалева законного ящика с пивом, но не успел я и рта открыть, как термист срывающимся голосом выкрикнул:
- Не для себя ж одного старался! Могли бы в генделеке вечером все посидеть.
Наступившая следом пауза зазвенела от драматизма. Глубинный смысл слов Михалева был мгновенно осознан не только мною - Толик одним махом умудрился сместить точку сборки у всех почище любых кастенедовских техник. И под пристальным взглядом шести пар глаз я почувствовал, что для меня наступил момент истины. Словно это не шестеро простоватых пролетариев ожидали моего вердикта, а вглядывался в меня весь мой народ, чтобы решить, как говаривал классик: «Тварь ли я дрожащая или право имею».
Я не подкачал - выждал секунду-другую и с непреклонной суровостью изрек приговор Ковалеву:
- Не смеши людей. Твои отмазки – полная фикция.
Не уверен, что все они поняли значение слова фикция, но никто не усомнился в справедливости моего решения, и Гонтарь подвел итог:
- Как мастер сказал, так и быть тому.
В памяти не осталось, какое пиво в тот вечер покупал нам удрученный непредвиденными расходами Ковалев, но оно было холодное и хмельное, то что нужно для дружеского застолья. Один я, чем дольше пил его, тем сильнее впадал в задумчивость и уныние.
