Третью ночь Иван толком не спал. Зайдет в комнату к шестилетнему сыночку, включит ночник, сядет на кроватку и, вздыхая виновато, часами глядит на солнышко жизни своей, на Димушку, на его раскрасневшееся во сне личико. А в голове - одно и тоже: "Может, забудет... Или поймет... Детишки свои будут, вспомнит и поймёт... Хорошо бы... Глядишь, и простит... Дай бы Бог... А что - я?... Мне, видно, с этим жить... Ничего... Выдюжу... Много у меня таких ран... "
Эти горестные раздумья терзали Ивана и за ними всплывало в памяти событие, так больно ранившее его.
...У Димушки разболелся зубик. Пришли в поликлинику, оформили карту.
Перед кабинетом стоматолога народу не было. Вскоре из него вышла молодая медсестра, высокая и худая. Молча, быстро, резко схватила Димушку за руку и потянула его за собой в кабинет.
- А-а-а... - начал Иван.
- А вы здесь, папочка, здесь посидите, - на ходу раздраженно бросила она.
Димушка обернулся, по его лицу Иван понял, что он вот-вот расплачется. Дверь закрылась.
В полупустом, безжизненном от холодного неонового света коридоре было прохладно, но Иван почему-то стал потеть. Наверное, от того, что сердце сильно забилось. Даже в руках он чувствовал его частые, тугие, упругие удары.
Рядом стояли цветы, большие, с широкими мясистыми листьями. От них исходил терпкий, тягучий, тяжелый аромат.
Всё это - тревога за сына, неуютный коридор, сердцебиение, неприятный запах от цветов, странным образом подействовало на Ивана: ему показалось, что с ним скоро здесь произойдёт что-то неприятное, плохое.
- Зайдите, - приоткрыв дверь, - сказала медсестра. В голосе её вновь прозвучало недовольство.
Иван вошёл. Стены кабинета были в светло-салатовом пластике. Димушка из кресла рванулся к нему. Врач, женщина, перехватила его.
- Садитесь и держите сыночка. Что это вы не подготовили ребёнка? Удержать не можем, - отчеканив фразы, она
повернулась к Ивану.
У неё было красивое, ухоженное лицо, но Иван совершенно некстати подумал, что он бы на ней не женился: не любил он таких броских, беспардонных дам, они казались ему вульгарными.
А дальше было то, что Иван не мог вспоминать без муки душевной.
Медсестра держала голову Димушки, а Иван, сидя в кресле, сжимал вместе с ручонками худенькое тельце сына. Оно трепетало, билось, извивалось в его объятиях, и особенно сильно, когда врач сверлила зубик или что-то с ним делала.
Иван ощущал на руках слёзы сынишки. Они казались обжигающе-холодными, как капли дождя поздней осенью.
Потом ему стало не по себе: стены из светло-салатовых превратились в ослепительно-белые, захотелось закрыть глаза и, когда он их закрыл, то провалился во что-то беззвучное, тёмное, вязкое.
Очнулся Иван от того, что кто-то дёрнул его за плечо.
- Вы что, папочка, не в себе? Заснули что ли? - Услышал он резкий голос медсестры.- Вам же говорят - всё, вставайте и идите.
Держа Димушку за руку, Иван на ватных ногах вышел в коридор. Присев, он взглянул в заплаканное лицо сына. Тот было шагнул ему навстречу, но вдруг остановился.
- Папа... Как же так?.. - растерянно спросил он, - и в его больших серых глазах мелькнула тень отчуждения.
И в этот момент Иван понял, что сейчас происходит в душе его любимого сыночка: он перестал видеть в нём, в отце, всемогущего защитника для себя в этой полной опасности жизни... И ему стало страшно: он терял сына, его любовь. И больно нестерпимо - он почувствовал себя предателем...
Обняв Димушку, Иван уткнулся в его шею, и, вдыхая родной, молочно-нежный, аромат русых волос, стал почему-то твердить:
- Прости, сыночек, прости... Так было надо... Прости, сыночек, прости... Так было надо...
И узоры линолеума на полу расплывались перед его глазами...
Н.Гузенко 09.06. 2021
