Старуха была маленькой, тощей, молчаливой и казалась из-за всего этого злой. Скоро выяснилось, что она довольно разговорчивая, а в злости своей буйная. Отец после стипендии заплатил ей за аренду нашей половины дома, и бабка запила. К арендным прибавилась пенсия и запой получился длительный. Днем она пила, спала и бормотала, а по ночам кричала и швыряла на своей половине, что под руку попадется. Уходя, родители опасались оставлять меня одну в доме, ночью сна ни у кого не было. Пришлось вызвать старухиных сыновей — здоровенных, особенно по сравнению с ней, мужиков. Сыны привычно обшарили все закутки, вынули заначки, отняли оставшуюся мелочь и впредь велели денег не давать, а покупать продукты. Бабка отлежалась, отпилась рассолом и стала снова тише воды, ниже травы. Шуршали мы одинокими мышками длинными буднями каждая у себя комнате.
Так прошло несколько месяцев. Морозной зимой я сидела возле печки голландки и, положив на колени огромный отцовский медицинский атлас по психиатрии, рассматривала картинки. Бабка тихонько приоткрыла дверь и замерла на пороге, глядя вопросительно маленькими, глубоко посаженными, черными глазками. Седые волосы висели лохмами, байковый халат перевязан поясом другого цвета, на ногах обрезанные валенки. Она молчала, и я молчала. Так и замерли. Наконец я громко сглотнула от страха и пошевелилась. Старуха тоже ожила.
— Ты что делаешь, мерин? — бесцветно, но вполне мирно спросила она.
Пятилетняя я встречалась раньше с бабушками. Далеко, в другом городе, у меня была родная бабушка, но ничего общего это существо с ней не имело. Моя бабуля - большая, мягкая, в красивом платье, в чудном ободочке, придерживающем крашенные от седины волосы, пахла вкусно, говорила мягко и весело. Не меньше, чем вид, поразило слово «мерин». В деревне дядя объяснил мне разницу между кобылой тетенькой и мерином дяденькой, и я тщетно силилась понять, к кому относится в данном случае её обращение. В памяти всплыл вечерний родительский разговор, что бабка может допиться до белой горячки, опасно девочке рядом с ней без присмотра. На моем допросе папа вынужден был сознаться, что горячка — это когда никого не узнают или видят, кого в комнате нет на самом деле. «Так она меня за мерина принимает!» — окатило кипятком. Надо бежать, прятаться, кричать, но ни ноги, ни голос не слушались. Старуха же тем временем, как Панночка из «Вия», медленно двинулась ко мне.
— Читаешь, мерин? — с интересом заглянула она в книгу.
Это была её первая эмоция за все время затишья после запоя, и я сжалась в комок. Бабка же, присев на край дивана, стала рассматривать иллюстрации к описанию синдромов у психов.
— Ой, мерин, — упорно не узнавала меня она, — почему такой страшный?
— Аффективный синдром, — шепотом прочитала я.
— Это что йэт такое? Ой! Тут плачет, тут смеется! — погромчела старушка.
— Негативная и позитивная симптоматика, — мой голосок тоже прорезался.
Когда мама вернулась с работы, мы сидели рядышком, рассматривая упоенно атлас, я читала подписи, а моя новая подруга азартно комментировала жуткие рожи и проделки больных. Выяснилось, что и маму она тоже называет «мерин»:
— Ой, Маша, мерин, какую книжку читали! Одни сумашедшии, — бабулька ловко соскочила с высоковатого для неё дивана и пошла к себе, не дав ничего ответить оторопевшей матери.
— Мама, почему она нас с тобой меринами зовет, мы же не кони? У нее белая горячка? — авторитетно поинтересовалась я.
— Нет, у неё мордовская национальность.
Я вопросительно уставилась на мать.
— У неё присказка такая, — ответила мама, тут же пожалев о сказанном. Про присказки я все знала, что тут же продемонстрировала, цитируя и доказывая, что таких присказок не бывает. Спас её, воротившийся из института отец. Осчастливленный тем, что ему не пришлось на сегодня быть мерином, быстренько объяснил мне в доступной форме, что возможно, о фигурах речи, присказках, белой горячке и угомонил, наконец, припасенной новой книжкой. Маму убедил, что горячки никакой у хозяйки нет, напротив, она выздоравливает и возвращается к нормальной жизни, о чем свидетельствует потребность в общении.
Грамотность, как и красота, страшная сила. С раннего детства отец дарил мне книги в количествах непропорциональных его свободному времени, за что и поплатился. Я без конца пыталась оторвать его от конспектов или взрослых разговоров и привлечь к чтению. Во время сессии терпение его лопнуло, он купил букварь и за два дня выучил меня читать. К пяти годам я читала бегло, увлеченно и все подряд. Казалось бы, отец получил индульгенцию, ан, нет, «все подряд» порождало у любопытного ребенка море вопросов и неизвестно, что было хуже, моя безграмотность или неразборчивость в чтении.
— Что такое ягодичное прилежание, — спрашивала я ошарашенного папулю, начитавшись в его отсутствие акушерского справочника.
Если не отвечать, буду пытать, отвечать — тоже буду, моментально появлявшимися в ходе разъяснения, вопросами. Так что, старушка — мордовка стала своего рода громоотводом.
Папины сокурсники, набившиеся в дом по поводу рождения моей сестры, тоже с удивлением узнали, что и они все мерины. Новая хохма стала популярной в их компании:
— Ну, что, брат-мерин, сдал? — торжественно вопрошал один другого после экзамена.
— Нет, мерин. Врал, как сивый мерин, да все без толку — пересдача.
Студенты бабку полюбили, дарили конфеты, ворованные на подработке с кондитерской фабрики. В одном не сходились, зная старухину проблему, никогда не наливали, за что та ругала их жадными меринами и обиженно уходила к себе. Дареные конфеты мы утром другого дня сносили в одну кучу и выбирали каждая свои любимые. Бабка, не равнодушная к «Маске» и «Мишке на севере», удивлялась моему дурному вкусу. Мой «мерин» обожал ирис «Золотой ключик» и примитивные батончики.
Холодная, длинная зима, наконец, закончилась, и можно было снова разбирать под навесом «сокровища» старухиной рухляди. Наблюдать, как ручейки превращают снег сначала в сероватые крупинки, потом в мутные капельки, сливающиеся с их потоками. Время в детстве текло гораздо медленнее, чем сейчас. Каждый день — множество событий, протекающих через сознание, чувства, мысли экранным рапидом, даря возможность, ощущать вкус и полноту жизни, невероятный интерес к ней, активно участвовать в её сотворении и проживании. Ведь, большинство взрослых покойники. Их жизнь тоже движется медленно, но она совершенно другого качества. Медленная старухина жизнь совпадала по ритму с моей, но раньше хозяйка была мертвой, а теперь ожила. К весне мордовка набрала вес, порозовела и походила на настоящую бабушку. Голос стал сильней, интонации живее.
Однажды живчик с мерином напугали меня до икоты. Мама, обрадованная теплым солнышком, не зная местных особенностей, вывесила белоснежные, свежевыстиранные отцовские колпаки и халаты сушить на улицу. К вечеру бабушка, соскучившись, вышла во двор, и неожиданно завопила у меня за спиной: «Ой, мерин! Ой, черный!». Я подскочила от неожиданности. Мельчайшая угольная пыль шахтерской окраины перекрасила белые одежды в черный цвет — вот кем оказался черный мерин.
Летом я уехала в гости к своей настоящей бабушке. Когда в порыве радости назвала её мерином, она потеряла дар речи. Потребовалось несколько минут спутанных объяснений, чтобы стопор сменился смехом. Семейная шутка о меринах жила долго. Знакомые говорили, что старая мордовка тоже жила долго, но запоями больше не страдала. Психотерапия утверждает, что положительные эмоции принимают активное участие в выздоровлении больного. Может, мордовский мерин повлиял на выбор моей профессии, как я в свое время на его исцеление.
|