Грека

О том, что на обед пожалует сам грек, самолично напомнил капитан, внеурочно почтив присутствием камбуз через час после завтрака – обычно он вваливался перед ужином, или во время него.

- Не забудьте, - сегодня грек обедает.

- Да, в курсе мы, -  с холодным пренебрежением к лишнему напоминанию, отозвался Оглоблин. – Пусть приходит спокойно – никто не уснёт голодным! Правда, рака с реки ему не обещаем – отбивные сегодня на обед. Зато, - кивнул он на корпящего над разделочной доской с овощами стюарда Санчо, - салат чисто греческий сгоношим. А еще гречка на гарнир – ё-моё: все тридцать три почести в его честь!

Одобрительно крякнув, капитан двинулся с дозором дальше.

- Грека шел гулять на реку… Слышь, Саня – за кого меня тут держат!? – весело уже обратился Оглоблин к стюарду. – То бы я без них не сообразил, что варяга покормить надо будет.

Утром о том, что через час на их стоящее в порту судно прибудет греческий интендант, сообщил старпом.

- Так что, ставьте его на довольствие. Отдельно ничего готовить не надо – что экипажу, то и ему давать будете.

- Понял, Алексей Евгеньевич! Сделаем салат греческий – я давно уж собирался. А еще и сиртаки с Саней ему спляшем!

- А ты умеешь? – отозвался стюард, недовольный тем, что готовить ему нынче придется диковинный, достаточно смутно припоминаемый салат.

- Разучим – время до обеда есть!

И Оглоблин, в такт себе напевая мотив, продемонстрировал по зрительной памяти несколько танцевальных па, больше, признаться, похожих то ли на лезгинку, то ли на гопак.

Дело пошло. Своим чередом готовился обед, а все еще пыхтевшему Сашке Оглоблин продиктовал сначала количество овощей, а после пригрозил, что и сам их порежет: «Только притащи с провизионки, и помой – я сам, на фиг, все построгаю: дольше с тобой тележу!». Испуганный отлучением от непрямых своих обязанностей Санчо быстренько «включил заднюю»:

- Не, ты только покажи – как резать.

Знал шеф, на какие рычаги давить!..

- Да, кубиком крупным все, ё-моё! Можешь даже топором порубать. Неси, давай, покажу!

Беда была с этими греками! И греческим судовладельцам теперь была беда – со всем своим огромным флотом, и с этим транспортом, в частности. Уже больше месяца стояло судно в ремонте на китайском судоремонтном заводе. За пандемией коронной, греки опрометчиво решили своего человека в самое логово дракона не посылать, доверили ремонт местному интенданту, общаясь с тем по скайпу и по телефону. А  шельма больше свои интересы соблюдал, и делишки тёмные, похоже, обтяпывал. Да со старшим механиком ругался – уже почти до рукопашной со стороны азиата в иные моменты доходило. Но могучий стармех ушлому прощелыге спуска не давал, требовал результатов, которых как не было, так и не было.

- Если до ремонта у нас все работало – пусть плохо, но работало все, - то теперь, после месяца ремонта, у нас не работает ни-че-го!

И руки большие в стороны разводил…

В общем, когда судно должно было уже выходить в море, а ремонту еще конца-края и видно не было, поняло наконец руководство, что без десанта своего специалиста никак не обойтись.

Беда – «бяда»!..

Впрочем, кому-кому, а уж Оглоблину на судьбу кривую сверх меры жаловаться было грех: жил он, честно, как у Христа за пазухой. Готовкой его все были довольны, и тот же стармех не уставал говорить: «Единственное, что на этом судне хорошее – так это камбуз!». Скоро это подхватили многие, так что на тяготах и трудностях ремонта Оглоблин, получается, еще и наживался, дополнительные баллы в свой зачет получая. И за всем тем, лишней работы ему не придумывали (стюарду Сашке – случалось). И – самое-то коку главное! – никто не смел тревожить полуденный, двух -, а то и трехчасовой сон шеф-повара: вообще барство нереальное!

Сегодня этому сну тоже вряд ли что-то угрожало, но до того надо было не ударить перед заезжим варягом в грязь лицом. Впрочем, опытный Оглоблин сверх меры не расстарался («Лучшее – враг хорошего!»), но дело свое – то, что знал туго – сделал исправно.

- А, ежели чего, так пусть в греческом ресторане претензии высказывает! – заранее храбрился кок. – Уж, сколько в сутки на питание выделяют!

Верный Санчо хмыкал вполне одобрительно.

- Саня, а салат положи ему в отдельную салатницу большую – как положено.

Обед, что вполне можно было назвать и званым, был готов как всегда к сроку.

- Пришел, пришел, - в какой-то момент засуетился стюард, - грек явился! – и тотчас выскочил в салон усадить заморского гостя, и объяснить ему порядок трапезы: в такие моменты Сашка был вдвойне молодец!

Кок лишь глянул через проём двери на широкую спину интенданта с названием компании на рабочем комбинезоне.

- Суп весь съел! – сообщил Санчо.

- Ни фига себе – еще бы он моего супа не съел! Мы бы ему тогда второго не дали.

Однако, законно теперь Санчо вынес благодарному едоку тарелку со вторым. А спустя еще пять – семь минут грек явился на камбуз сам – поставить в раковину стюарда грязную посуду, поблагодарить за вкусный обед, и выразить настоящее восхищение греческим салатом.

Уважили, значит!..

А Оглоблин, плохо слушая гостя, просто замер на месте: так прекрасен был грек! Черноволосый, высокий, статный, сложенный, как молодой бог, но главное, что поразило воображение кока – глаза… Когда он последний раз видел такой взор, и видел ли вообще? Лучезарный, как сама небесная лазурь. И не было в открытом, жизнерадостном взгляде никакого подвоха, никакой бравады, чванства, агрессии – ничего, кроме радости и чистоты. Это был вольный взор по-настоящему свободного человека.

- Саня, ты видел его глаза? – обратился Оглоблин к стюарду сразу после ухода интенданта.

- Ну да – красавец!
- Да, красавец ясно – с таким рядом и не встанешь! – но вот глаза… Блин, может и был у меня когда-то такой взор, но теперь уже точно другой, и прежним никогда не станет. Да и не у меня одного – у нас всех. У нас же сейчас в глазах все, что хочешь – измена, тревога, страх, чванство, безнадёга, обман. Каждый каждому не верит, и каждый от каждого только подвоха и ждет – ничего доброго!.. И, по сравнению с этим греком, забитые мы какие-то все… Н-да!

Поражение Оглоблина было так велико, что после обеда он всё не мог уснуть, ворочался с бока на бок, пока не нашарил, наконец, на столе телефон и не набрал номер службы своего денно и ночного спасения.

- … Понимаешь, любимая, у меня никогда уже не будет такого чистого взора – вот что! Я уже потерял по жизни все лучшее в душе безвозвратно.

В телефоне на несколько секунд воцарилась тишина, пока милый сердцу голос не произнес наконец.

- Успокойся, родной! Если ты думаешь о том – значит, не все потеряно: меняйся к лучшему каждый день и час – никогда это не поздно. Именно затем грек и появился. Просто – к тебе сегодня зашел сам Господь Бог.