В первой части этой статьи мы доказали, что Фрейд, будем считать, ошибался, когда утверждал, будто источником жизненных и творческих сил человека является сексуальная энергия. Но не прав оказался и Юнг, отводивший либидо теневую область жизненных процессов. На самом деле любовь и секс связаны принципом дополнительности, где любовь является источником творческой энергии человека, а секс представляет собой физическое дополнение любви. Но как следует из диалектического треугольника принципа дополнительности, плотские отношения в определенных случаях способны отрицать любовь, а значит, способны отрицать разум, основу которого образуют принципы творчества и красоты. Отсюда следует, что секс может иметь для человека не меньшее значение, чем сама любовь. И этот феномен, по нашему мнению, нуждается в философском осмыслении.
10.
Принято считать, что сексуальные извращения являются антиподом любви. С этим мы спорить не собираемся, хотя и остается вопрос: с какого момента соитие партнеров можно считать развратом? И все же неплохо бы выяснить, откуда берутся извращения? Нет, мы, конечно, не малые дети и не наивные христиане средневековья, считавшие пороком уже саму «склонность к измене и перемене».
Современный человек, благодаря развитию порнографической индустрии, прекрасно посвящен в тайны самого махрового разврата. Однако в философии эта деликатная тема не получила должного осмысления. И это, как будто, неудивительно. Ведь наблюдая совокупления животных, мы не считаем их действия развратными. Они бессознательны и продиктованы природой. Отсюда следует вывод, что секс – это всего лишь проявление животного начала в человеке, и все представления о греховности секса коренятся в сознании индивида. Потому-то плод с древа познания, сорванный Адамом, оказался приравненным к греху прелюбодеяния.
Похоже, так рассуждал и доктор Фрейд. Это позволило ему поместить животные начала человека в область «бессознательного», а ответственность за развитие пороков возложить на сознание личности и социум. Такое простое решение, как известно, всех устроило. И даже Юнга, который прибавил к этому роль коллективного бессознательного. Однако, если Фрейд помещал свой котел с либидо прямо в разум человека, да притом в качестве главного источника жизненной энергии, то он обязан был осветить некоторые темные стороны интимных отношений. Например, откуда у половых партнеров берутся идеи садо-мазохизма? В животном мире этот вид сексуального искусства, по нашим сведениям, не распространен. Или вот, отчего в сексе имеют значение одежды участников соития? Ведь инстинкту продолжения рода специальные наряды вряд ли что-то добавляют. Или, почему нас (пусть не всех) возбуждают порнографические фильмы? Собак, например, чужие наслаждения не волнуют. Кобели, правда, дерутся за право обладать сукой, но лицезреть эротические сцены, они явно не стремятся.
Простым кипением и образованием пара в котле с либидо эти феномены эротических отношений объяснить трудно. Зато, исходя из положений креативной философии интерес зрителя к шедеврам порнографии, вполне объясним. Как вы помните, мы считаем, что главным отличием человека от животного является эмпатия, высокая способность к сопереживанию. Говоря языком огородников, эмпатия - корневая система любви. То есть, сама любовь содержит в себе зерно порока любителей порно фильмов.
Тут самое время вспомнить, что в представлении креативной философии «бессознательное», которое и есть разум, вовсе не похоже на примитивный Фрейдовский котел, а скорее, напоминает кухню творческой энергии, где яства готовятся на основе кретивных принципов. Одним из них является принцип таинства. Видимо, своим отношением к одеждам партнера человек отдает должное этому принципу.
Известен нам и другой креативный принцип, «принцип новизны». Не исключено, что супружеская неверность и склонность к беспорядочным связям определяется как раз этим вполне безобидным принципом.
Другой креативный принцип, «Принцип преодоления» подвигает человека на развитие и проявление воли. Но что такое воля в контексте любви? Пожалуй, это не только умение человека добиваться побед на любовном фронте. Известно, что мы владеем собой и даже мыслим с помощью волевых усилий. То есть, наша воля прокладывает дорогу к нашему сознанию. Но наше сознание – это обитель Эго. А у Эго, что тоже не секрет, плохая репутация. Не в пример любви, которая может довольствоваться сопереживанием, логика Эго подталкивает к обладанию предметом вожделения, подчинять его интересам Эго, и в этом Эго находит удовлетворение. Так что гипертрофированное Эго вполне может стать источником садистских наклонностей, взламывающих пределы обладания объектом.
Но, как мы знаем, садизму противостоит мазохизм. Очевидно, эти виды сексуальных отклонений связаны принципом дополнительности, также как разум и мышление. И если ответственность за садистские наклонности мы возлагаем на волю и мышление, то из решения этой математической пропорции следует, что сорная трава мазохизма вырастает из самой любви, определяющей природу разума. Однако как в это поверить? Любовь! У которой, как у пташки крылья! Нет, для такого утверждения нужны веские аргументы. И они у нас есть.
Во-первых, нами доказано, что любовь – это, прежде всего, сильная степень сопереживания. Но сопереживание субъекта самому себе не имеет смысла. Значит, сопереживание тем вероятнее и ярче, чем значительнее отличается объект любви от субъекта.
Во-вторых, любовь, по общему признанию, является колыбелью творчества. Но творчество всегда требует самоотдачи, и по возможности, максимальной. При этом плоды творчества далеко не всегда окупают затраты на их производство. Однако это редко останавливает истинного творца, а иной служитель муз сам готов приплачивать за возможность быть их поклонником.
И наконец, любовь сама по себе жертвенна. Ведь момент сопереживания предполагает некий отказ от собственного «Я», с тем, чтобы перевоплотиться в объект эмпатии. Не подчинить его, не получить в собственность по примеру Эго, но стать, пусть виртуально, этим объектом. Даже деление живой клетки подразумевает ее самопожертвование.
В общем, любовь самым естественным образом содержит в своей природе такие семена, которые в определенной почве могут дать вполне ядовитые всходы. Однако тут возникает странная коллизия. У нас получается, чем выше способность личности к любви, тем в случае извращения ее сути глубже может быть нравственное падение ее субъекта. Как тут не вспомнить слова Есенина: «Но коль черти в душе гнездились — Значит, ангелы жили в ней».
11.
Впрочем, черти вряд ли нам помогут в вопросах любви. Тут нам лучше бы обратиться за разъяснениями к какому-нибудь авторитетному философу. И такой философ есть. Его зовут Жан-Поль Сартр.
В своей работе «Первичное отношение к другому: любовь, язык, мазохизм» Сартр подробнейшим образом рассматривает механику любви. И надо сказать, механика эта довольно сложная. В представлении Сартра любовь противоречива, конфликтна, агрессивна, диалектична.
По собственному замечанию Сартра его описание любви несколько совпадает «со знаменитым гегелевским описанием отношений между господином и рабом. Любящий хочет быть для любимого тем, чем гегелевский господин является для раба».
Как видите, здесь все вывернуто наизнанку. Но это не все фокусы любви. Не менее странно выглядит и то, что любящего не устраивает рабство любимого.
«Кто хочет быть любимым, тот, напротив, не желает порабощения любимого существа», - замечает Сартр.
Любящий желает добровольного отказа любимого от собственной свободы. Для этого, как пишет Сартр: «Любящий должен соблазнить любимого».
«Соблазнение имеет целью вызвать в другом сознание своего ничтожества перед лицом соблазнительного объекта, - поясняет философ. - Соблазняя, я намерен выступить в качестве полноты бытия и заставить признать себя таковым… Это мое предложение не стоит на собственных ногах, оно обязательно требует вклада со стороны другого (любимого), оно не может приобрести значимость факта без согласия свободы другого (любимого), которая должна сама пленить себя, признав себя как бы ничем перед лицом полноты моего абсолютного бытия».
«Любовь, ожидаемая от другого, не должна ничего требовать: она — чистая преданность без взаимности».
Словом, любящий хочет быть для любимого Богом, благодаря которому творится весь окружающий мир и его смыслы. Но достигнуть такого идеального господства на практике удается далеко не всегда. Обычно остается опасность того, что любимый в любой момент может вернуть себе свободу путем разочарования в своем «Боге». Притом, у любящего нет уверенности, что его чары всегда действуют. Он на самом деле не знает, каким его «лепит, творит, малюет» любимый. И очень возможно, что истинное лицо любящего мало соответствует его образу в глазах любимого.
«Одному Богу известно, чем я для него являюсь! – поясняет сомнения любящего Сартр. - Это значит: «Бог знает, что он делает из моего бытия»; и меня преследует это бытие, с которым мне грозит однажды встреча на каком-нибудь перекрестке».
Эта обеспокоенность любящего делает его самого зависимым от субъективного восприятия его образа любимым. Чтобы продолжать удерживать в плену свободу любимого, любящий должен продолжать соответствовать этому образу, но он толком не знает, каков этот образ. Поэтому любящий вынужден постоянно утверждаться в своем положении властителя свободы любимого. Но как утверждаться? Хорошо, если субъективный образ любящего совпадает с его естеством. Тогда усилий для приневоливания любимого требуется немного. Но чем более ложным является идол поклонения любимого, тем вероятнее демонтаж им своего «Бога». В этом случае перед любящим возникает необходимость прибегать к самым различным средствам, позволяющим удерживать свободу любимого. И здесь, как вы понимаете, любящий способен превратиться в тирана, а отношения сторон такого партнерства все больше отдают садомазохизмом.
[justify] Однако это еще не все заморочки диалектики любви. Ведь любимый, у которого любящий пытается отнять свободу, может отдать ее только когда сам становится любящим. А в этом положении, он сам уже покушается на свободу своего избранника. Казалось бы, тому только этого и надо. Ведь любящий как раз и стремится к тому, чтобы стать любимым. Но роль объекта любви предписывает ему мазохистскую позицию, когда он позволит поглотить свою свободу бывшим рабом. Быть может, в этом падении «Бога» перед властью любви есть какая-то сладость, но логика развития событий подсказывает пагубность такого предприятия. Ведь неизвестно, как распорядится полученной свободой «победитель»? И каким предстанет в его глазах
