Луиза Дантон

Луиза молода, но не глупа. То есть, может быть, она и обладает определенной глупостью в вопросах образования и начитанности, может быть, некоторым образом наивна (но это еще простительно из-за ее юности), но в вопросах быта она обладает той особенной мудростью, что позволяет ей существовать без конфликтов бок о бок со своим мужем – Жоржем Жаком Дантоном.
Она знает, что она вторая жена и брак их никогда не был отмечен любовью. Простое ей – шестнадцатилетней дочери пристава нужен был муж и содержание, а ему нужна была какая-нибудь женщина в доме, которая никогда не будет лезть в его дела.
Она понимает, что любви здесь нет и не будет, и не требует ее и малейшего к себе внимания.
Она гордится тем, что ее муж – известнейший деятель смутной эпохи, громогласный и величественный «САМ!» Жорж Дантон. Гордится и никогда не лезет в его дела, не ждет его дома, зная, что он в собственном доме редкий гость, не спрашивает, где он был и вообще больше молчит в его присутствии. Всё, что от нее требуется – создавать какую-то жизнь в доме, когда Дантон расположен чувствовать эту самую жизнь, когда возвращается усталый и хочет верить, что он все еще человек – самый обычный.
Жорж не требует от нее любви, но знает, что она благодарна. Знает, что Луиза только играет в любовь, но его это даже умиляет – девушка еще юна, и судить ее строго невозможно. Она предана ему, потому что не умеет еще предавать. Плохо знает жизнь. А ему, вернувшемуся с очередного выступления в клубе кордельеров, или от тихого сборища, где ведутся ссоры и медленно рассуждение, которое в тысячу раз тяжелее любой ссоры – этого и нужно.
Это гармония. Странная, конечно, гармония, но Жорж уже любил, уже пожил, и уже устал. А она еще не успела ожить, полюбить и устать. Жорж не сомневается, что их брак недолгий: слишком много блеска в глазах его сторонников и его врагов. Луиза же не думает о продолжительности брака. Она думает о том, что надо заглянуть к Люсиль Демулен, и еще нужно зайти на рынок…
Иногда у нее спрашивают, как ее муж: что он готовит и к чему готовится? Луиза пожимает плечами, или отвечает с нарочито таинственной улыбкой. Но она и в самом деле не знает. А еще – очень поражается Люсиль Демулен, которая так настойчиво расспрашивает Камиля о том, что было нового и кто что сказал, а по утрам, когда он уже уходит из дома, а газеты только разносят, почти вырывает новый выпуск газеты и пробегает его глазами.
-Зачем тебе это? – не выдерживает Луиза. – Меньше знаешь, крепче сон.
-Я не сплю, - Люсиль обнимает себя за плечи. Она худа. Ее плечи остры. лицо осунувшееся, под глазами глубокие тени.
Луиза тоже иногда не спит. Ей не спится из-за шума, который производят на улице. Из-за внезапных арестов в соседних домах, из-за того, что кого-то откуда-то гонят. Но собственные мысли не настолько тяжелят ее, чтобы не дать ей сна.
-Я не сплю, - повторяет Люсиль. – Ночью, я приподнимаюсь на локте и смотрю на Камиля, чтобы удостовериться, что он здесь, со мною. Я слушаю его дыхание. Мне кажется, что он тоже не спит. Только делает вид, чтобы я не волновалась.
Луиза утешает как умеет. Умеет она не очень хорошо, да и непонятно ей всё это. Она была совсем-совсем ребенком, когда ударила революция, а ведь волнения были  раньше. Для нее эта атмосфера, что гнетет и Люсиль, и нацию – почти что привычна. И смерть привычна тоже. Она знает, что люди умирают и умирают часто. Она знает и для нее смерть не несет в себе такое чужое и холодное чувство, как для Люсиль.
Луиза живет в маленьком мирке и не желает из него выбираться. Ей комфортно. У нее есть еда, у нее есть наряды. А о том, что ее мужа регулярно укоряют то в речах, то в памфлетах в растратах и торговле должностями, продажности – она старается не знать. И у нее почти что получается.
В некотором роде, если исключить полное одиночество, которое растет и ширится внутри Луизы – она может назвать себя почти счастливой.
Если не замечать, что дом, даже полный гостей ее мужа, закрыт и непонятен ей – можно всерьез не заметить ничего.
Идут дни, а Луиза вышивает, занимается хозяйством, старается быть хорошей, а главное- незаметной женой. Она знает, что Жоржу нужно просто чье-то человеческое присутствие рядом, что для него жена, в любом случае, это не опора, как Люсиль для Камиля. Луиза не хочет признавать, но иногда ей даже завидно от чувств между Демуленами, но потом она видит плачущую Люсиль, бледного Камиля, что боится неосторожным словом растревожить ее душу и думает, что лучше жить в неведении.
Жорж думает также. на порядок гораздо более умными фразами и словами, но суть его мысли такая же. Он не говорит Луизе ничего. Он не выказывает беспокойства, ест с аппетитом, заигрывает с нею, в редкие свободные минуты. Не тревожится, пьет вино, уверен в завтрашнем дне.
Это внешне.
На деле – Жорж прикладывает многочисленное усилие, чтобы сохранять все это, потому что верит в то, что показав слабость даже с самым близким, всерьез ослабеешь. А этот человек не мог признать в себе слабость. Никак!  И ему казалось порою, что это еще больше отдаляет его от людей, а потому ему требовалось присутствие кого-то…
***
Время тревоги. Луиза пытается делать вид, что не замечает ничего, но куда денешься, когда под окнами – настоящая свалка из речей, криков, выкриков? Куда денешься, когда нельзя выйти из дома, чтобы не услышать и не увидеть толпу, которая сопровождает плевками и презрениями очередную позорную телегу, в которой сидит тот, кто бывал в доме? Куда денешься от слов, речей…
И даже если захочешь, уже не сбежишь. Ситуация обостряется. Луиза чувствует. Это чувствует и Люсиль. Луиза утешает ее, уже научившись, и говорит, что все будет хорошо. Но она юна и не очень умеет лгать. Впрочем, Люсиль не чует лжи – она желает обмануться хотя бы иллюзией того, что все пройдет вот-вот.
Вот-вот…
Каждый день давит свинцом. Вставать с постели все тяжелее. Кажется, что даже ветер стал гораздо злее и дует, налетает, терзает больнее, острее.
Тяжело заставить себя есть. В желудке будто бы камень. Мутит. От криков и толпы хочется держаться подальше: закрываются окна и двери, на улицу Луиза выходит редко, а от того, в полумраке комнат, даже днем, становится еще хуже. При выходе же – слезятся глаза.
Страх стискивает горло железной рукой. Хочешь или не хочешь, а заметить это придется. Уже нельзя не заметить.
Жорж редко вызывает ее к себе в кабинет. Обычно приходит к ней сам в спальню или обеденную залу. Луиза уже смутно догадывается, что будет очень важный разговор, но еще находит в себе делать вид, что это совершенно не так. С беспечностью юности, за которой уже формируется маска, она входит к мужу.
Он всегда яростен. Он всегда в своих мыслях. Не сразу заметив ее присутствие, Жорж, наконец заговаривает и, как всегда, обходится без церемоний и формальных, пустых фраз:
-Ты знаешь, где мой тайник?
Луиза привыкла к такому обращению, но ей все равно не сразу удается сообразить, хотя память и услужливо подсказывает, где тайник, который Жорж ей показал сразу же в этом доме.
-Тайник? А…да.
-Точно? Помнишь? – ответ его не устраивает. Похоже, она слишком замедлилась с ним.
-Да, - уверяет Луиза. – Помню.
-Слушай меня, - Жорж выдает свою нервность. Впервые позволяет себе это. Его руки слегка дрожат, но он слишком взволнован, чтобы заметить это. – Слушай меня внимательно, Луиза! Если…если что-то случится, бери деньги из тайника, но смотри: не говори никому. Никому! Поняла?
Луиза кивнула, решив про себя, что говорить лучше не стоит.
-И убирайся из этого чертового города как можно дальше! – громыхнул Жорж. – Поняла?
Луиза кивнула.
Жорж как-то смягчился в голосе:
-Это для твоего же блага! Эти мерзавцы не оставят тебя в покое, если доберутся.
-Я сделаю так, как ты хочешь, - пообещала Луиза, давно уже понявшая, что ей, незнающей всей картины целиком, в самом деле, лучше не проявлять инициативы.
-И пусть тебя не оставит удача, - Жорж бросил взгляд в окно. Он уже думал о чем-то другом. Луиза ждала, не зная – скажет ли он ей что-нибудь еще.
Сказал.
-Вот еще, - Жорж отвернулся от окна и впился в Луизу горящим взором, его голос обрел зловещие нотки, от которых ей захотелось уйти подальше, - никогда…слышишь? Никогда! Ни при каких условиях не смей обращаться к Робеспьеру и его шайке приблудных псов!
Последние слова сорвались с его губ криком.
-Обещаю, - Луиза дрогнула. Ей стало страшно. Жорж, увидев ее испуг, понял, что перестарался, вспомнил, что она ни в чем не виновата и заторопился обнять ее и приласкать. В конце концов, он заботился о ней всерьез. Он мог не любить ее, но Луиза была ему женой, а это значит, что его долг – забота о ней, особенно, если…
Он оборвал свои мысли. Если! Нельзя допускать никаких «если». Это просто перестраховка!
Если! – ха-ха! Да кто посмеет тронуть его? У Робеспьера кишка тонка! Народ – за него горой. Он знает улицы, а улицы знают его.
Ха-ха! Он неприкосновенен.
***
Луиза не стала кричать и звать на помощь, когда пришли арестовывать ее мужа. Она не вопила из окон, призывая народ заступиться за любимца толпы. Она тихо позволила его арестовать, потому что он сам, прежде всего именно он сам позволил себя увести.
Это был еще не конец – так говорили все. Дантон защищался на суде, обличал громогласно своих судей, но Луиза чуяла, что надо быть ближе к тайнику.
Камиля взяли в один день с Дантоном и Люсиль, и Камиль, обезумев, звали народ на свою защиту. Камиля вообще еле-еле удержали трое. И это его, человека довольно романтичного, избегающего стычек и драк!
И Люсиль пыталась заступиться, но ее почти что отшвырнули. Она рыдала. Луиза же призывала свое мужество до последней капли и держалась.
***
Когда Дантона казнили, Луиза рыдала по-настоящему. Ей было жаль этого человека, который не любил ее, и, которого она тоже не любила, но с которым существование ее было комфортным и который позаботился о ней. Она рыдала, страдала и горевала, но, конечно, не так, как Люсиль, которая обезумела от казни Камиля (его казнили в один день с Жоржем, одной партией), и металась, пока он был еще осужден, по всем знакомым, ища заступничества. В конце концов, это привлекло внимание…
Люсиль арестовали быстро. И она не сопротивлялась аресту.
Луиза же поняла, что больше ждать не следует, и, следующим же свободным вечером, пробралась к тайнику, забрала все деньги, какие смогла взять, собрала вещи, и отправилась прочь. Вместе с деньгами и вещами она увезла маленький портрет своего погибшего мужа, которого могла не любить, но которого не могла не уважать и о котором не могла не скучать.
Отправляясь в неизвестность, Луиза благодарила его за то, что он не позволил ей пропасть в нищете и в парижском духе революции.