По ту сторону

Это не ожидалось ни кем – он умер.
  - Так внезапно, - грустила жена.
  - Мы просто не ожидали, мама, - добавила дочь, - он чувствовал себя плохо, я видела...
  - Не надо сейчас, Марина, - мать перебила дочь, мы не должны...
  - Что не должны, мама? Клясть себя? Мы, мол, не виноваты, мама? Виноваты.
Дочь заплакала, мать вытирала ей слёзы приговаривая:
  - Мариша, не надо, умоляю тебя: ему там будет плохо от наших с тобою слёз.
  - А "там", мама, существует? Я сомневаюсь. Горько мне, тебе, ему "там", потому что мы плачем? Почему, мама?
  - Сколько раз говорю тебе: не богохульствуй.
  - Это суеверие, мама, Бог здесь не при чём.

  - Близкие дерутся из-за тебя, - это сказал дух, его не было видно, только голос, - хочешь посмотреть?
  - Плачут разве, они драться не могут – любят друг друга.
  - Пусть так, а вот ты что скажешь? Есть "тот свет" или не веришь, суеверием называешь?
  - Называл, ведь я учёный, мне не видно всего, только в руках, - он показал, - мотор. Как он здесь оказался?
  - Это образ, ты говорил об изобретении, вот он – в твоих руках. Здесь всё так: подумай, например... нет, об этом не надо. А у тебя есть?..
  - Зачем сейчас?
  - Не вовремя? А когда ещё? Сейчас-сейчас, давай уж, вспоминай или не забыл ещё?
  - Я болел тогда, а она пришла как свет, лучик, - он хотел показать "лучик", но показал палец, толстый как сосиска, - коснулась меня: "Я влюблён", - подумал я тогда. Она усмехалась моим словам, мне становилось лучше от её прикосновений...
  - Ты хотел сказать – она полюбила тебя тоже?
  - Я подумал тогда "полюбила", но она хотела только секс от меня. Как я тогда не понял? Изменял жене, лгал дочери, мне хотелось уйти от них, но решения не принимал. Тогда уже поздно было.
  - Расскажи, что было поздно?
  - Не могу... ещё рано говорить об этом.
  - Рано – не в самый раз, значит? Ну-ну, держи в себе, потом расскажу, что будет дальше с тобой.
  - Хорошо, потом, как можно... потом, позднее. Она меня не любила, понимаешь? – он разразился хохотом. – Я стал для неё мальчиком на побегушках. Боялся за неё, за жену так не боялся, дочь болела – переживал, но не так, как эта – всего меня взяла, без остатка. Не знал, как сказать жене, что больше не люблю её, дочери – почему ухожу. А она сказала: "Вот что, милый, ты мне больше не нужен, - так просто "не нужен", - уходи от меня, больше не являйся, мой кабинет закрыт от тебя, - понимаешь, "закрыт", - навсегда, собирай свои вещи и этот", - она отдала, прямо в руки сунула бритвенный станок. "Больше не приходи", - сказала мне на прощанье. Я почти смирился, а потом потерял разум, взял, - он показал в руке шприц, - и сделал себе укол, чтобы видно не было, умирал будто во сне. Как тебя услышал, понял, не так надо было, но не смог... не смог пережить. Её ведь не поймёшь: то ли хочет разыграть, то ли всерьёз говорит. До меня у неё был парень: молодой, словоохотливый, смешил её, а со мной "перестала смеяться" сказала – такой я зануда. Мне бы только с железками разговаривать, а не с живыми людьми.
  - Ну-ну, с железками ты не говорил, не надо преувеличивать, пойдём, а то тут холодно становится, новопреставленный. Правду ты рассказал, а посмотреть хочешь на неё? Вот смотри, это она идёт: в руках розы для тебя, положит, как только родные отойдут – не плачет, стоит... Что ещё?
  - Другой есть у неё?
  - Есть.
  - Любит его?
  - Как знать? Его бросили, приголубила: пожалела, значит. А ты женатый для неё, не беспокоил семью - "увлечён", подумала, вот и простилась.
  - Такая у неё любовь, - сказали оба.
Тут ещё одно: ведь не сказано про мученья – самоубийцам положено. Так? Вот они ваши мученья – ничего исправить нельзя.