дерево и его ничто

множественность и условность определений сознания создаёт возможность для индульгенции допущения - как и видов ума - собственно, сознаний - больше, чем мы полагали вначале: камня, времени, скольжения тени, собаки, иносказания, опоздания на поезд, человека, планеты и дерева. последнее оперирует листвой, как мы - корпусом мыслей, который полагаем собой, поскольку ничего иного у нас так и нет. ночная оттепель, утреннее пение птиц, дневное солнце и тёплый ветер под вечер - и дерево начинает просыпаться. в апреле лопаются почки, и оказывается, что каждая из них - отдельная мысль, причём - дерева. и, в эволюционное отличие от нас, оно думает не линейно, а сразу всем, всегда, обо всём. меняется ритм мышления. вспыхивает и гаснет свет. налетает или подкрадывается, стелясь по земле, ветер. птицы продолжают петь, а некоторые из них вот уже свили гнёзда. больно, когда ломают ветвь, потому что забываешь то, по памяти о чём потом тоскуешь и

и ждешь дождь, любишь ливень, но опасаешься молнии, хотя от грома, сотрясающего всё тело, от корней до макушки, моргнувших век запрокинутого в небо лица, - радостно перехватывает дыхание. наблюдаешь мягко ступающий вокруг мир или жёстко совпавшие обстоятельства. но избегаешь выбора, предпочитая бесконечность отличий листьев примитивному выбору между верхом и низом, добротой, даже нежностью свободы и всегда - с весны по самую осень - тупиковым злом. холода возвращаются, как и почти всё. мысли теряют свежесть, дереву становится привычно их думать. оно постигает, откуда берутся мысли, само мышление, дерево обретает самосознание. ум взрывается счастьем открытия внутренней пустоты и исчезающей в обратной - к корням и далее - перспективе полного обнуления, в пустоте земли, плывущей в пустом аквариуме вселенной без стен. взрыв жёлт, оранжев, красен и затем бур. пока длится интеллектуальный оргазм и обусловленная им анестезия, дерево выдыхает и (и опять-таки - почти) сокращается в бессознательность сна, сворачиваясь, как гусеница, как кровь, как крошечный листик, охваченный огнём умирания в тишине первых, но никогда не последних - зимородящих заморозков